сахаром «свистунов». Серёге чё — в кайф, пользовался моментом. Это не он нарезался, нехорошие люди счёты свели. А я не находил логики в мамкиных утверждениях о целенаправленном геноциде нашей семьи, видел в них что-то нездоровое, но вполне излечимое. Потому и старался лишний раз её не расстраивать. Сказала она, что грязную воду из стиральной машинки нужно переливать в вёдра, выносить за дорогу и выплёскивать в дальний кювет — значит быть по сему. Захотела мамка, чтобы я стал пионервожатым в 5-м «Б», где её назначили классным руководителем — без вопросов. Некому выпустить школьную стенгазету или принять участие в олимпиаде по биологии — младшенький всегда под рукой. И мне не в тягость. Я школу любил и задерживался там дотемна. В школе мамка была человеком на своём месте: уверенной, властной, умеющей привить уважение к себе и предмету, который она преподаёт. Некоторые её педагогические приёмы были так остроумны и настолько изящно исполнены, что даже я выл от восторга.

Был, к примеру, в её 5-м «Б» Вовка Макаров, толковый пацан во всех отношениях. И вдруг он съехал на трояки, стал вести себя кое-как, разговаривать менторским тоном, бить одноклассников. И никто ему не авторитет, ни учителя, ни родители. Всё потому, что его старший брат Серёга Блоха, по уличной иерархии стал чуть ли ни самым крутым перцем во всём городе. Взрослые пацаны дрались тогда край на край за право контролировать городской парк с его танцплощадкой, заключали союзы, ссорились, снова мирились. И так до первой обиды. В устоявшееся статус-кво вносил коррективы районный военкомат. Осенью и весной лучших бойцов призывали в армию. Одни районы теряли в количестве, другие в качестве. После ротации кадров, появлялись новые лидеры, начинали греметь ранее неизвестные имена. Вот так, волей случая и кулаков старшего брата Вовка Макаров возвысился, стал особой из ближайшего круга. Что, скажете, делать с таким вот, наследным принцем?

После первых же его закидонов, мать вызвала на ковёр Серёгу Блоху. Разумом не всегда, а словом мамка владела. О чём они там разговаривали, я у неё не спрашивал, но так помогло, что лучше и не бывает. Никто из братьев Макаровых не угодил под нож, не клюнул на перспективу стать криминальным авторитетом. Все получили образование, вырастили детей, подняли внуков и меня пережили.

Это кажется что дорога скучна и однообразна. Она как водка. С хорошим человеком можно и литр на двоих съесть. Молчание тоже бывает разным. Лишнее слово как облако пыли. Не прочихаешься. Я думал о мамке. Дед, напевая себе под нос какой-то мотив, стучал рукояткой кривого ножа по веточке вербы. Судя по отметке в коре, вырезал для меня свистульку. Руки-то надо чем-то занять.

Мотив вообще-то был очень известным, только слова не имели ничего общего с песней «Орлёнок», которую мы с Босярой пели в два голоса на школьных утренниках:

— '…Тебя уважают и старый, и малый —

Кубанец, грузин, осетин.

Бесстрашный, отважный комкор наш удалый,

С тобою мы всех победим…'

На слове «комкор», исполнитель напрягся голосом и руками, пытаясь свинтить надрезанный участок коры. Не получилось. Ветка была старой и слишком сухой. Дед крякнул и снова взялся за нож:

— '…Бесстрашный, отважный, товарищ наш Жлоба,

Нам слава твоя дорога.

Ты белым опасен, в глазах твоих злоба,

Ты вихрем летишь на врага…'

В Гражданской войне он не участвовал. Мал был. Но песня из того времени. Что-то с ней в его жизни связано.

— … Ты белы-ым опа-асен… ну-ка, Сашка, попробуй!

Я дунул. Свист получился настолько пронзительно-тонким, что Лыска пряданула ушами и ринулась из колеи прямо в пшеничное поле.

— Тпр-р-ру!!! — Возница натянул вожжи. Кобыла присела и, запрокинув голову, в раскорячку, обратным путём стала сдавать на дорогу. — Что-то ей не понравилось…

Ещё бы понравилось! Так тоненько свистнуть не мог ни один из известных мне пацанов. Уж на что Витька Григорьев — и тот, в сравнении с тем, что у меня вышло, уркает басом.

— А ну!

Я сунул поделку в протянутую ладонь. Не выпуская вожжи из рук, дед, в несколько взмахов ножа углубил вырез, опробовал звук, более низкий и благородный, не терзающий слух. Лыска даже не ускорила шаг.

— На!

Ветка как ветка. Сучковатая, в меру кривая. Упала, наверное, с ивы, когда наша телега заворачивала в кювет. Придумал же кто-то извлекать из дерева ноты! В коре небольшой вырез, под ним самая соль — резонатор, настраиваемая акустическая система. Если снять чуть больше коры и сделать их несколько штук, получится дудочка, на которой можно играть простенькие мелодии.

Я хотел поделиться с дедом этой догадкой, но он неожиданно перебил. Вздохнул и сказал:

— Взрослеешь ты, внук. Быстро это у вас. Я в твои годы играл в чижа.

Меня будто обухом по голове. Всё, думаю, Сашка, Мало того что родная мать, уже и дед начал что-то подозревать. Нужно быть аккуратнее со своей взрослостью, иначе не избежать серьёзного разговора. Сдать я себя не сдам, но врать, юлить, изворачиваться — для моего возраста это уже несолидно. Хотел уже выкинуть какой-нибудь коник чтобы выставить напоказ дремлющего во мне пацана, но он, как на зло, просыпаться не захотел. Вот не надо когда, сам так наружу и прёт.

Я спрятал за страницей журнала пунцовость своих пылающих щёк и растерянность взгляда, но дед, сам того не ведая, выручил, обратился со скрытой просьбой:

— Что там, Сашка, ещё пишут?

Я принялся за статью о профессоре Бедфорде, который будучи при смерти согласился на глубокое замораживание, но дед её сразу забраковал:

— Тако-ое! Человек не бактерия, а смерть не перехитришь. Ну, очнётся этот профессор, в лучшем случае, лет через сто. Зачем он на этой земле, если не к кому душой притулиться? Бедный мужик! Не дай бог такую судьбу! Нет, Сашка, читай лучше… что там у нас на этой странице? Вот! Про новые виды вооружений.

Было бы сказано: