это, понимаешь, не то что медали — ордена не жалко… Думаешь, я тебя теперь так отпущу? Прямо ко мне, брат, поедем, в наш колхоз. В Воронежскую. Первым человеком у нас станешь. За такое-то дело. Ах, милый ты мой! Что же мне тебе сделать-то? (Засуетился.) Слышь, хочешь… хочешь хромовые сапоги?

Н е и з в е с т н ы й. Да не надо.

С т а р ш и н а. Бери-бери! (Торопливо роется в ящике и извлекает сапоги.) С самой Варшавы держу, как получили. Новенькие. Сколько ко мне народу подсыпалось насчет этих сапог! Бери.

Н е и з в е с т н ы й. Придержи, пригодятся. (Вытирает слезы.)

С т а р ш и н а. Возьми-возьми! Как за ласку даю. От души. Скидай свою обувку. (Опускается на корточки и сдергивает с ноги неизвестного рваный ботинок.) Чистый хром. Ненадеванные.

Н е и з в е с т н ы й. Ну спасибо. (Вытирает слезы.) Не думал, что плакать могу. (Надевает сапоги.)

За сценой слышны шаги, а затем голоса. Первый голос: «Часовой Алексеенко пост номер три принял». Второй голос: «Пароль знаешь?» Первый голос: «Пароль знаю, товарищ лейтенант». Второй голос: «Гляди, Алексеенко».

С т а р ш и н а. Слышь? (Понижает голос.) А тебя лейтенант насчет завода оставил?

Н е и з в е с т н ы й. Насчет завода. Завтра будем смотреть.

С т а р ш и н а. А ты тут все знаешь?

Н е и з в е с т н ы й. Всего никто из нас не знал. Тут ходов, знаешь, сколько? В любом месте из-под земли могут выйти, если кто остался.

С т а р ш и н а. Ясное дело… (Пауза.) Слышь, вот ты из Ленинграда. А у нас тоже одна ленинградская есть. Ефрейтор Таня Куликова. Не знал ее в Ленинграде? Наша боевая подруга.

Н е и з в е с т н ы й. Это которая с косами?

С т а р ш и н а. Она.

Н е и з в е с т н ы й. Не знал.

С т а р ш и н а. А вообще-то у тебя до войны была девушка?.. (Смотрит в сторону.) Никак наши возвращаются.

Н е и з в е с т н ы й. Ну, я пойду лягу. Устал от радости. (Ложится на правой стороне сцены, накрывшись шинелью.)

Входят санитарки  Ш у р а  и  Т а н я, сержант  Р у с а к о в, солдаты  П у ш н о в  и  С е ч к и н. Они утомлены и сразу усаживаются на пол. Таня садится вблизи неизвестного. Русаков и Сечкин — рядом. Пушнов, пристроившись в сторонке, начинает что-то записывать в тетрадку. Шура подходит к старшине, который старается ее не замечать.

Ш у р а (грозно). Ну?

С т а р ш и н а. Что «ну»? Запрягла?

Ш у р а. Туфли принес?

С т а р ш и н а. Нет, не принес.

Ш у р а. А почему?

С т а р ш и н а (после некоторого размышления). По причине.

Ш у р а. По какой такой причине?

С т а р ш и н а. А по такой. Что если тебе сейчас туфли дать, а вдруг бой? Как же ты будешь своего раненого бойца-героя вытаскивать?

Ш у р а. Это во втором-то эшелоне бой? Молчал бы! Да и война кончается… Эх, несчастная наша рота с таким старшиной! (Садится рядом со старшиной и задумывается.)

Т а н я (прислушивается). А в Берлине все бой. Все орудия гремят.

Р у с а к о в. Да, повезло Первому Украинскому. Как их на Берлин повернули. Великое дело — войну в Берлине кончают.

Т а н я. Ну и на нашу долю пришлось. Новгород, Висла, Одер…

Р у с а к о в. Все равно берлинским другой почет… (Поворачивается к Сечкину и продолжает начатый разговор.) А с противотанковой еще легче. В крышку, понимаешь, ввернут главный взрыватель. На нем — две надписи. Одна, значит, «безопасно», и белой черточкой подчеркнуто. А другая…

С е ч к и н. А надписи-то по-немецки?

Р у с а к о в. Нет, по-русски. Эх, несмышленый ты человек, Гришка! Так они и напишут по-русски на немецкой мине.

С е ч к и н. Нет, это я так.

Р у с а к о в. Ну вот. Возьмешь монетку — десять или двадцать копеек — и повернешь винт взрывателя, чтобы красная точка против белой черты… Да ты что, спишь уже?

П у ш н о в. Ребята, кто знает рифму на ПТР?

Ш у р а. На что?

П у ш н о в. На противотанковое ружье. Только чтобы сокращенно: пэ-тэ-эр.

Ш у р а. И-тэ-эр. Стало быть, инженерно-технические работники.

П у ш н о в. Так это рифма гражданская. А мне надо военную. Гражданских-то рифм, знаешь, сколько? Я бы и сам придумал.

Ш у р а. Военной на ПТР нету. Ложись спать.

Пауза. Заметно темнеет. В саду поет соловей. Все оживляются.

Таня, Танюша. Слышишь, соловей!

С т а р ш и н а. Эх, мать честная! Просто как в мирное время.

П у ш н о в. У нас-то соловьи не такие. У нас как серебряное колесо выкатывается.

С т а р ш и н а. Ну нас, в Воронежской. В яблоневом саду. Как даст, даст… Прямо народный артист.

Пауза. Все молчат и слушают соловья.

Т а н я. Ребята, а ведь война-то кончается… Вот еще немного-немного — и все. И мы уже станем историей…

П у ш н о в. Чем станем?

Т а н я. Историей. Понимаешь, Коля, история совершается. Вот сейчас идет. Шаги слышно.

П у ш н о в. Нет, мы историей не станем. История — это прошлое. Вот я тут недалеко видел бывшую могилу одного бывшего немецкого графа. Это действительно история.

Т а н я. Какая это история! Это просто так — могила, и все.

Р у с а к о в. Точно. Безжизненная могила.

Т а н я. Вот-вот. Был этот граф, не было — все равно. А мы — история. Если бы нас не было — Советской Армии, — все совсем по-другому пошло бы. Весь мир. Потом в учебниках будут писать, в книгах: «В мае тысяча девятьсот сорок пятого года советские войска победили врага и спасли человечество от фашизма». А ведь это мы! Шура вот насчет туфель спрашивает, ты стихи сочиняешь, Алексей учит Гришу разряжать противотанковые и противопехотные мины… Потом, через сто лет, будут думать, что великаны были. А мы — вот они. Одни погибли, другие вставали на их место и шли дальше. И вот мы пришли в Германию…

С т а р ш и н а. Вообще-то факт…

Т а н я. А ведь сейчас все человечество прислушивается. Понимаете, ребята, человечество. Мир затаил дыхание и ждет. В Москве ждут, в Париже, в Италии, в Норвегии. Россия ждет, ребята, огромная.

Недалеко опять тихонько играет гармонь.

Где-нибудь на Урале, на заводе, в ночной, женщины у станков прислушиваются… В Ленинграде не спят. И все слушают, что наши делают в Берлине. Когда же война кончится? А там скоро-скоро последний раз пушка ударит, боец стегнет из винтовки, отложит в сторону. Вытрет пот с лица… И тогда тишина пойдет по всей земле. Первый раз за долгие годы тишина. И вдруг станет слышно, как птицы поют, как влюбленные шепчутся. Настанет мир, и мы тогда сделаемся историей…

Ш у р а. Эх, Таня! Разбередила сердце.

Р у с а к о в. Это точно. Такие ночи у людей не часто.

Гармонь стихает. Входит сержант  Ч е р н ы й.

Ч е р н ы й. Здорово, славяне! Гвардии сержант разведчик Черный прибыл в расположение… (Мельком оглядывается на Таню, которая снова задумалась.) В расход оставляли?

С т а р ш и н а. Иди на кухню.

Ч е р н ы й. Уже был. Супу дали, гуляш весь съели. (Подбегает к Шуре и щекочет ее.) Как самочувствие?

Ш у р а. Пошел ты, Васька, щекотаться! Не до тебя… Ты лучше скажи, зачем тебя к политруку вызывали?

Ч е р н ы й. Хотят на Героя представить. Нет, треплюсь. (Оглядывается на Таню.) Иду по хутору. Смотрю, гражданские немцы чего-то лопочут. И боец между ними. Не нашей части. Подошел ближе, гляжу, нетактично себя ведет. С немца золотые часы срывает. Ну,