Шрифт:
Закладка:
Да, мы встречались вчера с П.А. и В.Н.Х. Они рассказали мне то же самое: в их первичном отборе настоящих талантов негусто.
Что ж! Как говорил товарищ Сталин (правда, по поводу не телепатов, а писателей, но это все равно): «Где я вам других найду! Работайте с теми, кто есть!»
Что ж! Будем работать».
Следующую запись по «теме 107» отец делает в конце июня шестьдесят девятого. Она коротка:
«Из 224 первичных кандидатов выбрали 25. Приступаем».
А в конце августа того же года бесславное:
«Несмотря на все наши усилия подстегнуть способности испытуемых, ни один из двадцати пяти отобранных кандидатов не показал достаточно устойчивых и релевантных результатов, которые твердо выходили бы за рамки статистической погрешности».
Но отец (судя по записям) не сдавался. Он вообще, насколько помнила Варя, был упорным. А государство, несмотря ни на что, продолжало финансировать его исследования. Советский Союз вообще денег на войну не жалел. На новые виды оружия – тем более. Ведь что такое человек, обладающий способностями к телепатии и экстрасенсорике, как не новое оружие!
Но проходят годы и годы – буквально десятилетие с лишком, когда по «теме № 107» случился первый успех.
Идет 1986 год, и отец со сдержанной радостью начинает день за днем записывать.
«Сдвинулись с мертвой точки по «теме 107».
«Появились обнадеживающие результаты».
«Один испытуемый демонстрирует хорошие способности».
«Нет, я бы назвал способности экстраординарными».
«Выдающимися!»
А потом: «Считаю, что можно испытуемого, Ивана Кольцова, выводить на демонстрацию его умений. Результаты таковы: обычный человек, если он не шулер, угадывает масть карты в среднем ровно в пятидесяти процентах случаев – а у И.К. этот показатель превышает 70 процентов! Мы работаем над условиями, которые позволят ему увеличить этот процент! Иногда – что, правда, требует высокого напряжения всех сил у И.К. и приводит к ухудшению его физических кондиций – результат удается довести до 80 и даже 85 процентов. Будем работать дальше!»
И наконец: «Способности И.К. получили самую высокую оценку у госкомиссии! Наконец-то! Наши многолетние труды увенчались успехом!»
А далее: «На ученом совете института произошло обсуждение, каким образом использовать в дальнейшем очевидные недюжинные способности И.К. Возобладало мнение (сразу замечу, что я не вполне разделяю), что его следует испытать в качестве индуктора для передачи информации на дальние расстояния. В.Н.Х. разорялся: «Его применение может иметь потрясающее военное значение. Представьте себе: станет возможным передавать информацию так, что противник не только не сможет ее перехватить, но даже не заметит сам факт передачи! Можно адресовать мысленные шифровки секретным сотрудникам в тылу врага, передавать коды ракетных запусков, приказы атомным субмаринам без их всплытия и прочее!» Мои возражения: для того, чтобы подобная связь работала, надо найти не только индуктора, какового мы отыскали в лице И.К., но и принимающую сторону наделить теми же способностями – если и были приняты во внимание, то остались втуне. Утвердили программу дальнейших экспериментов. Ладно, попробуем. Как говорится, попытка не пытка».
Прошло едва ли не четыре месяца, когда отец вернулся к теме телепатии. В один из дней он вдруг пишет пространно: «То, чего нам удалось добиться, коллеги называют «эффектом Кононова» – в мою честь. Заслужил ли я это, не заслужил – вопрос вторичный, тем более что ввиду полной закрытости нашей тематики имя мое рядом с названием чего бы то ни было – абсолютное табу. Но то, что сей эффект, равно как и экстраординарные способности товарища Кольцова, могут лечь в основу моей докторской диссертации – бесспорно. В чем же заключается «эффект Кононова», если товарищам угодно так его называть? Индукцию со стороны И.К. возможно принимать – причем на огромных расстояниях – и на борту атомной субмарины, которая находится в автономном плавании на стометровой глубине в северных морях, и на станции «Мир» в космосе, на высоте 400 километров над поверхностью планеты. Но если мы просто говорим И.К., а также реципиенту, который находится внутри субмарины или орбитальной станции: одному из вас следует мысленно передать образ, например пикового туза, – эффект случается минимальный. На одну успешную передачу приходится шесть-семь ошибок. Но если мы внушаем индуктору Кольцову, а также тому товарищу, который принимает информацию – не важно где, на подводной лодке или в космосе: сведения, которые передаются, имеют существенное оборонное значение, от того, дойдет ли эта информация или нет, зависит выполнение важного боевого задания или жизни людей… о, тогда совсем другое дело! Сведения передаются и прочитываются верно в двух случаях из трех! Если же и в самом деле заставлять И.К. передавать существенную оперативную информацию (а не картинки игральных карт!) и экспериментаторы вокруг индуктора будут убеждены, что она играет существеннейшую роль, – о, в таком случае результат повышается до восьмидесяти-девяноста процентов!
Если предлагают этот эффект назвать моим именем, я не против. Но я бы поименовал его «парадоксом ответственности» или «воздействием патриотизма», как больше нравится».
Тут раздался телефонный звонок. Варя глянула на определитель. Ого, Петренко. Надо ответить.
– Салют, Варвара Игоревна! – раздался в трубке голос полковника. – Вот, решил проведать тебя, навестить.
– Ой. У меня не убрано. Да и не одета я.
– Поздно. Я еду, через сорок минут буду.
Что оставалось делать? За двадцать лет службы она привыкла слушаться старших – главным образом своего командира. Вот и теперь, хоть и в отставку вышла, не смогла решительно сказать «нет».
Проклиная себя, бросилась в душ, потом волосы укладывать и подкрашиваться. Посуду после завтрака надо в посудомойку убрать.
Дневник спрятала от греха в отцовский сейф в кабинете, ключ в вазу цветного стекла спрятала.
Петренко возник на пороге, как и обещал, ровно через сорок минут – подтянутый, чисто выбритый. Протянул девушке пакет с апельсинами и шоколадку. Сказал:
– Заходить не буду, чтобы тебя не смущать. Лучше пойдем прогуляемся. – И сделал рукой жест: типа, даже стены имеют уши.
Кононова спрятала дары в холодильник, нацепила бейсболку и кроссовки, а телефон, памятуя о петренковских пассах, оставила дома.
На улице было жарко и, очевидно, пахло гарью из рязанских лесов. Бывший начальник твердо взял девушку под руку и повлек в сторону Делегатского парка.
– Не часто вы нас с Алешей своими визитами жалуете, Сергей Александрович, ох, не часто! Чем обязаны?
– Говорю тебе: проведать решил. Посмотреть, как бывшая подчиненная проводит дни заслуженного отдыха.
– У меня все хорошо.
«Не буду ни о чем его спрашивать, – решила Варя. – Если хочет что-то сказать, пусть начинает сам».
Но полковник и не стал ходить вокруг да около:
– Говорят, ты опять за старое дело взялась?
– Кто говорит?
– Ты же знаешь, что на это обычно отвечают люди вроде меня? Стало известно из оперативных источников.
– Установили слежку через телефон?
– Досужие домыслы не комментирую. Лучше подумай сама: а это тебе точно надо?
– Лучше скажите, Сергей Александрович: а зачем вы меня двадцать лет назад раззадоривали этим самым делом – о гибели моих родителей? Почему вам тогда, в две тысячи первом году, вдруг понадобилось расследовать его, но когда я взялась, довольно быстро протрубили отбой? Или вы тогда просто хотели меня в ряды комиссии заманить, а дело о смерти мамы с папой стало приманкой?
– Считать, что вокруг тебя плетут заговоры, – верный признак паранойи, – покачал головой Петренко. – Если тебе нужны объяснения, как двадцать лет назад дело было, изволь. Наша комиссия, естественно, знала о существовании в системе Минобороны института, которым в последние годы командовал твой отец (тогда, заметь, я еще не служил). Насколько знаю, когда его в девяносто четвертом напрочь прикрыли, наши сожалели о том, что перспективные разработки зарезают на корню. Но и вздохнули с облегчением: непонятно, чего от этого ИППИ можно ожидать. Да и как бы не вышли их секретные разработки из-под контроля! А потом первое дело, с которым я в комиссии столкнулся, – было это, если не ошибаюсь, в девяносто девятом году – случилось как раз с выходцем из ИППИ. Был один такой
