предприниматели, высшие государственные чиновники и полиция вновь добились уважения; Роберто Росселлини женился на Ингрид Бергман (1915–1982) и снял фильм о св. Франциске («Франциск, менестрель Божий», 1960). Порядок был восстановлен. Те, кто сражался за новый порядок, — рабочие массы, интеллектуалы, крестьяне — могли выбирать между продолжением приглушенной неблагодарной и трудной борьбы, с одной стороны, и горечью и покорностью судьбе — с другой. Последняя воплотилась в образе римского безработного — героя фильма режиссера Витторио Де Сики «Похитители велосипедов» (1948).

Экономическое чудо и ИКП (1948–1970)

Пятидесятые годы ХХ в. по-прежнему характеризовались лидерством ХДП, ее умеренностью во внутренней политике и постоянной корректировкой внешнеполитического курса Италии в соответствии с проамериканской политикой атлантизма. От нетерпимости к коммунизму времен президента США Гарри Трумэна и папы римского Пия XII до разрядки времен, соответственно, Дж. Ф. Кеннеди и Иоанна XXIII (годы понтификата: 1958–1963), снисходительная к американскому варварству в годы войны во Вьетнаме ХДП постоянно корректировала свою политическую линию, на деле не меняя ее сути. Участие в деятельности правительства социалистов, которые откололись от коммунистов после событий в Венгрии в 1956 г., привело к незначительным переменам в общей политической ситуации в Италии.

С экономической точки зрения период 1948–1953 гг. можно отнести к трудному времени, но начиная с 1954 г. стал четко вырисовываться подъем. После 1956 г. и вступления Италии в Общий рынок[475] он был уже неминуем. Это — «итальянское экономическое чудо», ибо показатели производительности, национального дохода, уровень потребления начинали головокружительный рост. Все сектора экономики воспользовались преимуществами благоприятной конъюнктуры. Черная металлургия, благодаря установке нового оборудования полного цикла на заводах в Корнильяно и Таренте, утроила объем своего производства за несколько лет, а химические и нефтехимические предприятия, как частные, так и государственные, переживали настоящий бум. Итальянская одежда и обувь вышли на самые крупные европейские рынки, строительство и связанные с ним производство цемента и кирпича стали настоящим золотым дном. Но быстрее всех развивалась автомобильная промышленность, в которой почти монопольное положение занимал ФИАТ: в 1956–1967 гг. многие итальянцы обзавелись личным автотранспортом. Производство гигантского туринского предприятия преодолело барьер в 1 млн автомобилей. В результате такого промышленного развития миллионы крестьян покидали деревни в поисках работы в промышленном секторе и сфере услуг, миллионы жителей Юга ехали в индустриальные центры Севера. Без сомнения, речь идет о самом массовом переселенческом brassage[476] в истории объединенной Италии. Еще одна типичная миграция сезонного характера была связана с посещением страны 20 млн иностранных туристов, которые каждый год переполняли пляжи и города Италии.

После лет лишений и неимоверных усилий итальянцы наконец-то познали достаток: потребление мяса и сахара, находившееся раньше на очень низком уровне, выросло; на крышах домов появились телевизионные антенны, которые помимо песенок с многочисленных фестивалей, проходивших по всему Апеннинскому полуострову, принесли в дома также и отеческие, убедительные голоса предсказателей и министров от ХДП.

У экономического чуда были свои герои. В их рядах в некотором смысле находился Энрико Маттеи, смелый партизан, который, как и другие бывшие последователи Гарибальди второй половины XIX в., стал руководителем предприятия, и чье имя связано с созданием ЭНИ (Национальное нефтегазовое объединение) и попыткой избавить Италию от монополии крупных международных нефтяных компаний, которую Маттеи предпринял с таким же отсутствием предрассудков и с тем же чувством риска, какие наблюдались у итальянских купцов прежних эпох. Для этого он заключил ряд договоров с колониальными народами, недавно получившими независимость, и даже, говорят, финансировал Фронт национального освобождения (ФНО) Алжира. Маттеи погиб в авиакатастрофе в 1962 г., и сразу же распространились слухи о диверсии. У чуда есть и свой гений, Федерико Феллини (1920–1993), чей исключительный талант облагораживал роскошь и вульгарность нуворишей, католицизм и клерикализм, отягощенные атавизмами и трудностями новой христианско-демократической Италии, чувство вкуса к греху, передовые идеи и традиции.

Но экономическое чудо, как и любое другое, которые уже бывали в итальянской истории, имело и обратную сторону. Развитие строительства под знаком безудержной спекуляции нанесло, возможно, непоправимый вред планировке главных итальянских городов и изуродовало уникальный пейзаж. Массовое приобретение автомобилей было искусственно раздуто благодаря убеждению и рекламе, частично за счет того, что государство добровольно отказалось совершенствовать общественный транспорт. Пока строились тысячи километров автодорог, правительство стало думать о сокращении 5 тыс. километров железных дорог, и городской общественный транспорт, вынужденный идти в ногу с этим хаосом уличного движения, постоянно приносил лишь убытки. Исход крестьян из деревни привел к острому кризису в сельском хозяйстве, которое по-прежнему в большинстве регионов регламентировалось устаревшими и отсталыми договорами и отношениями и было лишь частично затронуто аграрной реформой, проводившейся правительством.

Тем не менее нельзя отрицать, что в конце 1950-х годов Италия смогла вырваться из цепей отсталости, которые сковывали ее веками, и что ей удалось встать в один ряд с немногочисленными промышленно развитыми странами. Но вот что до сих пор оставляет большинство итальянцев в недоумении и приводит к скептицизму в отношении экономического чуда — это признание факта, что социальное положение населения не испытало такого же бума. Положение итальянских рабочих оставалось по-прежнему ненадежным, безработица, несмотря на снятие запретов на эмиграцию, в ходе которой страну покинуло примерно 3 млн рабочих, продолжала оставаться проблемой; социальное обеспечение, школы и больницы все еще не достигли нужного уровня развития, и, наконец, лишь несколько лет назад было объявлено о всеобщем образовании детей в возрасте до 14 лет[477]. Но этот закон совершенно не соблюдается. Государственное управление по-прежнему неэффективно, правосудие — медлительно, университеты — средневековые, налоговая система придирчива к бедным и бессильна перед мошенничеством, коррупция растет. Старая итальянская непоследовательность, о которой говорил Антонио Лабриола, не изчезла полностью, а лишь сместилась на более высокий горизонтальный уровень. Италия — страна, где отменена смертная казнь, но каждый день совершаются «преступления чести»; где живут и десятки промышленников-меценатов, и миллионы все еще безграмотных людей; где сотни тысяч супружеских пар перестали жить вместе, но не добились развода, потому что такого понятия не существует[478]; где богатые действительно богаты, а бедные действительно бедны; где детей обожают, а старость трудна и горька; где передовые интеллектуальные мысли соседствуют с клерикализмом, уступчивость — с пристрастием. Такая противоречивость, по словам Антонио Лабриолы, привела к общему кризису. Все происходит так, словно те же самые итальянцы, которые пережили экономическое чудо, не