Малоизвестный ныне факт. Михаил Павлович принадлежал к так называемым порфирородным членам династии, т. е. родившимся от родителей – царствовавших монархов, ставших при коронации помазанниками Божиими. Дом Романовых правил в течение трех столетий, но порфирородных, наиболее уважаемых по факту рождения детей, в нем было мало. Помимо Михаила Павловича, первого из них, к этой группе принадлежат младшие сыновья Николая I, начиная с Константина, затем – младшие дети Александра II. Единственным порфирородным ребенком Александра III была Великая Княгиня Ольга.

«Образ нашей детской жизни был схож с жизнью прочих детей, – вспоминал Николай Павлович, – за исключением этикета, которому придавали необычайную важность. С момента рождения ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек, или горничных, двух камердинеров, двух камер-лакеев и восемь истопников». Кормилицей Николая была крестьянка из Московской Славянки, входившей в Красносельскую волость, Евфросинья Ершова, а бонной – шотландка Евгения Лайон, дочь лепного мастера, приглашенного в Россию. Николай всегда спорил с Михаилом, доказывая, что его няня лучше, чем мистрисс Кеннеди у брата.

В отличие от старших братьев (Николай был младше Александра на 19, а Константина на 17 лет), воспитанием которых занималась Екатерина II, малыши находились непосредственно на попечении Марии Федоровны. Мать не была ласкова с ними. Как отмечал А.Х. Бенкендорф (1896), «она была рабою того, что называла своим долгом». В понимание должного входило строгое наблюдение за воспитанием и обучением сыновей, соблюдение отживших норм этикета XVIII века. Позже, после визита Николая I в Англию в 1844 году, королева Виктория в своем дневнике отметила поразившие ее взгляды Императора на воспитание детей: «Им следует внушать, – говорил он, – чувства возможно большего почтения, но в то же время вселять в них доверие к родителям, а не страх. Про свое воспитание он заметил, что оно было очень строго и что он вырос в постоянной боязни перед матерью» (Татищев С.С., 1889).

Обладавший прекрасной памятью, Николай Павлович в своих знаменитых «Воспоминаниях о младенческих годах…» писал: «Спали мы на железных кроватях, которые были окружены обычной занавеской из белого канифаса. Она держалась на железных треугольниках таким образом, что ребенку, стоя в кровати, едва представлялось возможным из нее выглядывать; два валика из белой тафты лежали по концам кроватей. Два волосяных матраса, обтянутые холстом, и третий, обтянутый кожей, составляли саму постель; две подушки, набитые перьями; одеяло летом было из канифаса, а зимой ватное из белой тафты. Полагался также белый ночной колпак, которого мы никогда не надевали, ненавидя его уже в те времена. Ночной костюм, кроме длинной рубашки, наподобие женской, состоял из платья с полудлинными рукавами, застегивавшегося на спине и доходившего до шеи… Нас часто посещали доктора: господин Роджерсон, англичанин, доктор Императрицы, господин Рюль, доктор моего отца, господин Блок, другой его доктор, господин Росберг, хирург, господин Эйнброт и доктор Голлидей, который нам привил оспу…»

Цепкая память мальчика сохранила воспоминания о помещениях мрачного Михайловского замка, куда на короткое время, выполняя волю Павла I, вынуждена была переселиться семья: «Наше помещение находилось над апартаментами отца, рядом с церковью; смежная комната была занята англичанкою Михаила; затем следовала спальня, потом – комната брата; столовая была общая; моя спальня соответствовала спальне отца… потом шла угловая круглая комната, занятая сестрою Анною, за моей спальней находилась темная витая лестница, спускавшаяся в помещения отца. Помню, что всюду было очень сыро и что на подоконники клали свежеиспеченный хлеб, чтобы уменьшить сырость…». Таким образом, младшие дети в страшную ночь убийства отца 1 марта 1801 года находились непосредственно над местом трагедии, этажом выше, будучи отделены от Павла I и заговорщиков лишь межэтажным перекрытием. Возможно, кто-то из них проснулся от ужасных криков и грохота, раздававшихся из покоев отца. Вспоминали ли они эту ночь? Безусловно! Но никогда не обсуждали ее с посторонними, нигде и никому не писали об этом…

С воцарением старшего сына вдовствующая Императрица большую часть времени стала проводить в своих загородных дворцах – Гатчине и Павловске. Современники, посещавшие эти резиденции, видели юных князей в здоровой и размеренной обстановке, вдали от суеты большого Двора. Так, в дневнике С.П. Жихорева за 28 мая 1807 года осталась запись: «…видел Императрицу Марию Федоровну и маленьких князей Николая и Михаила, которые копали что-то в саду. Императрица прогуливалась по парку с Великими Княжнами Екатериной и Анной в длинной открытой линейке[130]…» (Жихорев С.П., 1989).

Михаил был последним ребенком Павла I. Заботясь о судьбе четвертого сына, который по положению в семье не мог претендовать на престолонаследие, Августейший отец при рождении пожаловал его званием генерал-фельдцейхмейстера и распорядился о накоплении средств, чтобы по достижении совершеннолетия для него был построен собственный дворец.

С.М. Лалаев (1898), рассказывая о детстве Михаила, приводит свидетельство гвардейца Сеславина о младенце: «На маневрах я пришел в палатку Его Величества с рапортом к фельдцейхмейстеру. Увидав меня, мой шеф спрятал личико на груди Августейшей матери. Много труда стоило родителю уговорить упрямого фельдцейхмейстера, который плакал и барахтал ножками, чтобы принял от меня рапорт, и то не иначе, как отворотясь от меня и протянув назад ручку, в которую я вложил рапорт». Воспитание младших сыновей Павла было самое строгое. Поручая их попечениям генерала М.И. Ламздорфа, Император сказал ему: «одного только требую, чтобы ты не сделал из мальчиков шалопаев, каковы немецкие принцы». Почтенный наставник исполнял это требование очень оригинально. Не имея никакого понятия о педагогике, генерал видел спасение в строгости, бил своих воспитанников линейкой и ружейным шомполом, а розги у него были в таком ходу, что сечение отмечалось в ежедневных журналах. Запись от 19 апреля 1804 года гласит, что Михаил Павлович, сделав проступок, пришел к бывшей няне и просил, чтобы она его высекла, полагая, что после этой операции, сравнительно легкой, он будет обеспечен от сильнейшего сечения генералом Ламздорфом. «Дядька, к нам приставленный, – говорил впоследствии Император Николай графу Киселеву, – не умел ни руководить нашими уроками, ни внушить любовь к литературе и к наукам; он вечно ворчал, раздражался сильнейшим гневом из-за пустяков, бранился и нередко наделял нас тычками и щипками, которых особенно много доставалось на мою долю. Брат, при своем более податливом характере и веселом нраве, лучше уживался с этим неспокойным человеком».

В воспоминаниях Н.М. Ламздорфа об отце отмечалось, как трудно было «согласовать мнение Марии Федоровны с требованиями Александра Павловича, поскольку она «желала, чтоб Их Императорские Высочества сколь можно более занимались науками, носили партикулярную одежду и не участвовали в военном управлении;