Шрифт:
Закладка:
Преподобный мистер Свифт и мистер Приор быстро выставили себя на продажу… оба были людьми остроумными и неординарными, готовыми пустить в ход все, что у них было, ради выгодного скандала, и оба были из тех, кто не в силах покраснеть или оступиться ради интересов своих новых хозяев. 108
Они вознаградили своих новых слуг. Мэтью Приор был отправлен дипломатом во Францию, где хорошо себя зарекомендовал. Свифт не получил никакой должности, но теперь был настолько близок с министрами Тори, что смог добиться многих синекур для своих друзей. Он был гением щедрости по отношению к тем, кто не перечил ему. Позже он утверждал, что сделал для пятидесяти человек в пятьдесят раз больше, чем Темпл когда-либо делал для него. 109 Он убедил Болингброка помочь поэту Гею. Он позаботился о том, чтобы министерство тори продолжило выплату пенсии, которую Конгрив получал от вигов. Когда Поуп попросил подписчиков финансировать его перевод Гомера, Свифт велел подписаться всем своим друзьям и искателям мест и поклялся, что «автор не начнет печататься, пока я не получу за него тысячу гиней». 110 В клубах он затмил Аддисона. Теперь он почти каждый вечер ужинал с великими людьми и не терпел ни от кого из них превосходства. «Я так горд, — писал он Стелле, — что заставляю всех лордов подходить ко мне… Я должен был ужинать у леди Эшбернхем, но драбб не позвала нас в карете, как обещала, а прислала за нами, и я отправил свои извинения». 111
Именно в эти три года (1710–13) в Англии он написал странные письма, опубликованные в 1766–68 годах под названием «Дневник к Стелле». Ему нужен был кто-то, кто мог бы стать доверенным лицом его герцогских обедов и политических побед; кроме того, он любил эту терпеливую женщину, которой уже подходило к тридцати, но которая все еще ждала, когда он решится. Должно быть, он любил ее, ведь иногда он писал ей по два раза в день и проявлял интерес ко всему, что касалось ее, кроме женитьбы. Мы никогда не ожидали от столь властного человека таких игривых изысков и причудливых прозвищ, таких шуток, каламбуров и детского лепета, какими Свифт, не ожидая их публикации, осыпал эти письма. В них много ласки, но мало предложений, разве что Стелла могла прочесть обещание жениться в его письме от 23 мая 1711 года: «Я больше ничего не скажу, но прошу вас быть спокойной, пока Фортуна не возьмет свое, и верить, что благополучие М.Д. [Стеллы] — самая большая цель, к которой я стремлюсь во всех своих занятиях». 112 И все же даже в этой переписке он называет ее «соплячкой», «дурочкой», «королевой», «нефритом», «шлюхой», «приятной сучкой» и другими подобными ласковыми словами. Мы улавливаем дух этого человека, когда он говорит Стелле:
Сегодня днем я был у господина секретаря в его кабинете и помогал ему препятствовать помилованию человека, осужденного за изнасилование. Заместитель министра был готов спасти его, руководствуясь старым представлением о том, что женщину нельзя изнасиловать; но я сказал секретарю, что он не может помиловать его без благоприятного заключения судьи; кроме того, он — скрипач, а следовательно, негодяй, и заслуживает повешения за что-то другое; так он и будет висеть. Что; я должен отстаивать честь прекрасного пола! Правда, этот парень уже сто раз с ней спал; но какое мне до этого дело? Что? Должна ли женщина быть изнасилована, потому что она шлюха? 113
Физические недуги Свифта могут помочь нам понять его плохое настроение. Уже в 1694 году, в возрасте двадцати семи лет, он начал страдать от головокружения в ушном лабиринте; время от времени он испытывал приступы головокружения и глухоты. Известный доктор Рэдклифф порекомендовал сложную жидкость, которую нужно было держать в мешочке внутри парика Свифта. С годами болезнь усугублялась и, возможно, стала причиной его сумасшествия. Вероятно, в 1717 году он сказал поэту Эдварду Янгу, указывая на увядающее дерево: «Я буду как это дерево: Я умру на вершине». 114 Одного этого было достаточно, чтобы заставить его усомниться в ценности жизни и, конечно, в мудрости брака. Возможно, он был импотентом, но в этом мы не уверены. Он много ходил пешком, чтобы избежать физического распада; однажды он прошел пешком от Фарнхема до Лондона — тридцать восемь миль.
Его недомогание усиливалось болезненной остротой чувств, которая часто сопутствует остроте ума. Он был особенно чувствителен к запахам на городских улицах и в людях; он мог по запаху определить гигиену мужчин и женщин, которых встречал; и он пришел к выводу, что человеческая раса воняет. 115 Его представление о любящей женщине было отчасти таким.
Никаких шумных запахов или потоков пота Перед, за, над, под Могут стекать с ее безымянного тела. 116Он описывает «Прекрасную молодую нимфу, ложащуюся в постель», а затем ту же даму на подъеме:
Утром Коринна вскрикнула. Кто видит — извергнется, кто нюхает — отравится. А его представление о