занимали квартиру, которую он снимал в Дублине. «Стелла ждала, что он женится на ней, но он заставил ее ждать пятнадцать лет. Она приняла свое положение безропотно, но сила его характера и острота интеллекта загипнотизировали ее до конца.

Качество его ума тревожно проявилось, когда в 1704 году он опубликовал в одном томе «Битву книг» и «Сказку о бадье». Первая — это краткий и незначительный вклад в спор об относительных достоинствах древней и современной литературы, а «Сказка о бадье» — крупное изложение религиозной, или иррелигиозной, философии Свифта. Перечитывая это произведение в более позднем возрасте, он восклицал: «Боже правый! Каким гением я был, когда писал эту книгу!» 85 Он так любил эту книгу, что в последующих изданиях приласкал ее пятьюдесятью страницами бессмыслицы в виде предисловий и извинений. Он гордился своей полной оригинальностью; и хотя церковь уже давно говорила о христианстве как о некогда «бесшовном одеянии Христа», разорванном на куски Реформацией, никто — меньше всего Карлайль из «Сартора Резартуса» — не оспаривал беспрецедентную силу, с которой Свифт свел все философии и религии к различным одеждам, используемым для того, чтобы одеть наше дрожащее невежество или скрыть наши обнаженные желания.

Что такое сам человек, как не микропальто, или, скорее, полный комплект одежды со всеми прибамбасами?. Разве религия — это не плащ, честность — пара башмаков, износившихся в грязи, самолюбие — сюртук, тщеславие — рубашка, а совесть — бриджи, которые, хотя и служат прикрытием для разврата, так же как и для гнусностей, легко спускаются для обслуживания того и другого? Если определенные горностаи и меха располагаются в определенном месте, мы называем их судьей; так же и сочетание газона и черного атласа мы называем епископом. 86

Аллегория одежды выполнена с тщательностью и изяществом. Питер (католицизм), Мартин (лютеранство и англиканство) и Джек (кальвинизм) получили от умирающего отца три новых и одинаковых плаща (Библии) и завещание, предписывающее им носить их и запрещающее изменять, дополнять или убавлять в них хотя бы одну нитку. Сыновья влюбляются в трех дам: герцогиню д'Аржан (богатство), мадам де Гранд Титр (честолюбие) и графиню д'Оргуэй (гордость). Чтобы понравиться этим дамам, братья вносят определенные изменения в унаследованные ими плащи, а когда эти изменения, казалось бы, противоречат завещанию отца, они переосмысливают его с помощью научной экзегезы. Петр пожелал добавить немного серебряной бахромы (папская роскошь); с легкостью было доказано, что слово «бахрома» в завещании означает палки для метлы; поэтому Петр принял серебряную бахрому, но отказал себе в палках для метлы (колдовство?). Протестанты были в восторге от того, что острие сатиры обрушилось на Петра: на его покупку огромного континента (чистилища), который он продавал разными частями (индульгенциями) снова и снова; на его суверенные и обычно безболезненные средства (епитимьи) от червей (грызущих совесть) — например, «ничего не есть после ужина в течение трех ночей…..и ни в коем случае не ломать ветер с двух концов вместе без явного повода»; 87 об изобретении «кабинета шепота» (исповедальни) «для общественного блага и облегчения всех тех, кто ипохондричен или страдает коликами»; о «страховой конторе» (больше индульгенций); о «знаменитом универсальном [католическом] огурце» (святой воде) как о средстве, предотвращающем порчу. Обогащенный этими мудрыми ухищрениями, Петр выставляет себя представителем Бога. Он нахлобучивает на голову три шляпы с высокими венцами, держит в руке удочку, а когда кто-нибудь хочет пожать ему руку, он, «как воспитанный спаниель», предлагает ему свою лапу. 88 Он приглашает братьев на ужин, не дает им ничего, кроме хлеба, уверяет, что это не хлеб, а мясо, и опровергает их возражения: «Чтобы убедить вас в том, какие вы слепые, положительные, невежественные, своевольные щенки, я воспользуюсь лишь этим простым аргументом. Клянусь Богом, это настоящая, хорошая, натуральная баранина, как и любая другая на Лиденхоллском рынке, и Богом же вас обоих ждет вечная каторга, если вы предложите поверить в обратное». 89 Братья бунтуют, делают «подлинные копии» завещания (перевод Библии на русский язык) и обличают Петра как самозванца, после чего он «выгнал их за дверь и никогда не пускал под свой кров с того дня и до сего». 90 Вскоре после этого братья ссорятся из-за того, сколько из унаследованных ими плащей они могут выбросить или изменить. Мартин, после первого гнева, решает проявить умеренность и вспоминает, что Питер — его брат; Джек же разрывает плащ в клочья (кальвинистские секты) и впадает в приступы безумия и рвения. Далее Свифт описывает странные действия ветра (вдохновения) у «эолистов» (кальвинистских проповедников); и много смешного — в некоторых случаях совершенно непечатного — в их гнусавой речи, теориях предопределения и идолопоклонстве перед словом Писания. 91

До сих пор собственное вероисповедание автора, англиканство, оставалось лишь с незначительными шрамами. Но по ходу повествования Свифт, меняя плащи на ветры, сводит к пароходным заблуждениям не только теологию диссидентов, но и все религии и философии:

Если мы рассмотрим величайшие деяния, совершенные в мире…, которые являются создание новых империй путем завоевания, продвижение и прогресс новых схем в философии, и создание, а также распространение, новые религии, мы обнаружим, что авторы всех их были люди, чьи естественные причины допускали большие революции, от их диеты, их образование, преобладание определенного нрава, а также особое влияние воздуха и климата… Ибо человеческое понимание, сидящее в мозгу, должно волноваться и распространяться испарениями, восходящими от низших способностей, чтобы орошать изобретения и делать их плодотворными». 92

Свифт в непередаваемых физиологических подробностях приводит, как ему казалось, прекрасный пример того, как внутренние секреции порождают могучие идеи, даже «Великий замысел» Генриха IV: французского короля вдохновила на войну с Габсбургами мысль захватить по дороге женщину (Шарлотту де Монморанси), чья красота возбудила в нем различные соки, «которые поднялись к мозгу». 93 Так же было и с великими философами, которых современники справедливо считали «выжившими из ума».

Такими были Эпикур, Диоген, Аполлоний, Лукреций, Парацельс, Декарт и другие, которые, будь они сейчас в мире… в наш век понимания подвергались бы явной опасности флеботомии [медицинского кровопускания], и кнутов, и цепей, и темных камер, и соломы…. Теперь я бы с радостью получил информацию о том, как можно объяснить подобные фантазии…без ссылки на… испарения, поднимающиеся от низших способностей и омрачающие мозг, а там переходящие в представления, для которых узость нашего родного языка еще не придумала другого названия, кроме как безумие или исступление».