— Еще раз. Немного громче, — посоветовал Буйко. И, чтобы смягчить этот уже слишком прозрачный намек, добавил: — Когда больной стонет, ему кажется, что легче становится.

— Да, да, — согласилась старушка и, стараясь угодить профессору, что есть силы вскрикнула:

— Ой, ой, ой!

— Это уж слишком, — улыбнулся Буйко.

Александра Алексеевна тоже знала, кого впустила первой на прием к врачу, и потому умышленно то включала радио, то заводила в приемной такой громкий разговор, чтобы нельзя было расслышать, о чем идет речь в кабинете.

Не переставая охать, старушка потихоньку рассказывала, что происходит в ее родной Томашовке, что неподалеку от Фастова.

— Божья кара низверглась на нас, — уже с неподдельной болью говорила она. — Божья кара, Петр Михайлович. Антихристы житья не дают людям… И как только не грех им кресты на себя цеплять?.. Панаса Горобца повесили. Одарку, что за плотиной жила, убили… Раненого нашли у нее… И все гребут, гребут — и телят, и курей, и уток. Да что за прорва эта Германия — никак насытиться не может?! А теперь за людей принялись. Не хотят люди ехать в проклятую неметчину и картинкам ихним не верят. Так теперича они, каты, начали на списки брать всех. Сказывают, силком погонят…

Вдруг старушка оглянулась на дверь и оживилась:

— А вчера, слышите?.. На рисунках ихних кто-то правду припечатал: «Не верьте, врут антихристы!» Так вот прямо и пропечатано, — улыбнулась она. — Люди даже головы подняли. «Ага, — говорят, — наши и тут не спят!»

— Конечно, не спят! — невольно сорвалось у Буйко. Но тут же он спохватился: пригасил, прикрыл свое восхищение. Пусть старушка не знает, что вклейки — его рук дело. Пусть не догадывается. Чтобы поскорее отвлечь ее внимание от этих вклеек да и самому немного внутренне успокоиться, он нарочно завел разговор о другом. Однако старушка, словно невзначай, опять подвела речь к тому же:

— Вот спасибочко.

— Это кому же и за что?

— За то, что так ловко пропечатано.

— А разве вам известно, кто это сделал?

— Петр Михайлович, — улыбнулась старушка, — да неужто у меня нет сообразительности?

И она посмотрела на него с такой теплотой и доверчивостью, что профессор не выдержал, отвернулся. Догадывается! По всему видно, что догадывается! Вишь ты какая бойкая! Ему было и приятно, и тревожно. Он и сам уже не раз присматривался к этой сметливой старушке: нельзя ли ей дать поручение? Но решиться не мог: и мало знает ее, и уж больно набожна она. Подведет еще.

Сомнение не покидало его и сейчас. Он напряженно думал, как же быть? Как заставить ее поверить, что она ошиблась?

Но старушка, уловив на лице врача смущение, сама поспешила ему на помощь:

— Да об этом же, слышите, все знают, Петр Михайлович. Это же Антон такое сотворяет!

— Ах, вот оно что! — облегченно выдохнул профессор. И даже малость пожурил себя за то, что так неосмотрительно попался на крючок этой старой неграмотной крестьянки.

— Кто же он такой, этот Антон? — спросил уже совершенно равнодушно, лишь бы спросить о чем-нибудь.

— А разве вы не слыхали? Грисюк.

Снова обескуражила его старушка. У него даже дух захватило: откуда ей известно это имя? Про Антона Грисюка он слышал еще накануне войны. Уже тогда о нем ходили легенды. Один больной уверял Петра Михайловича, будто сам видел, как этот бесстрашный лейтенант во время битвы на линии Маннергейма проник сквозь бурю огня к неприступному доту и забросал гранатами амбразуру. За этот подвиг ему тогда присвоили звание Героя Советского Союза. Об Антоне Грисюке рассказывал и его старший брат, лечившийся у профессора (Грисюки родом из Дорогинки, что под Фастовом. Как и многие фастовчане, они часто наведывались в Киев). Но тогда профессору не пришлось повстречаться с отважным героем. А вчера под вечер один безногий пациент передал Петру Михайловичу, как нечто особо секретное, будто Антон Грисюк в здешних лесах отряд сколачивает. Буйко всю ночь глаз не смыкал. Поднял на ноги всех связных. Они и в Дорогинке побывали, и местных лесников «прощупывали», но так ничего толком и не разузнали. Даже слух, принесенный безногим, никто не подтвердил. А тут вдруг старушка говорит так уверенно: «Это же Антон такое сотворяет!»

Буйко еле сдерживал волнение. Его так и подмывало схватить старушку за плечи и поскорее расспросить, откуда ей известно об Антоне Грисюке. А главное — где он? Однако нужно было соблюдать осторожность, и он снова, как бы между прочим, сказал:

— Так, говорите, все это Грисюк? Кто же вам наплел такое? Да и откуда он мог здесь появиться?

— Кто — Грисюк? — с удивлением переспросила Горпина Романовна.

— Ну да.

— Вчера ночевал у меня.

— Ночевал, говорите?

— С ним еще трое. Да все грозные такие! С вооружением!

— Странно. А где же они теперь? — разволновался Буйко. — Не знаете?

— Эге, так-то они и назовут свой адрес! Глупые, что ли?

«И то правда», — согласился про себя Буйко.

— Ох, чуть не забыла, — спохватилась Горпина Романовна. — Он и о вас словцо закидывал.

— Обо мне? — изумился профессор.

— Да-да, о вас. И так, как бы невзначай. Дескать, не знаете ли, бабушка, кто он, этот доктор Буйко? «Бог его святой знает, — говорю, — не ведаю». А сама себе думаю: «Чего это он интерес про вас заимел?»

И в глазах старушки снова сверкнули лукавые огоньки.

— Не познакомиться ли, случайно, хочет с вами, а?

— Это вам так показалось, Горпина Романовна, — с напускным равнодушием ответил Буйко. И тут же поторопился опять перевести разговор на другое:

— Ну а вы, Горпина Романовна, зачем же ко мне пожаловали?

— Да внучку мою, Катюшу, антихристы в списки записали — уже неподдельно застонала старушка, вспомнив о своем горе. — Так вы уж, Петр Михайлович, сделайте ей, пожалуйста, какую-нибудь болячку, чтоб не забрали. А то, говорят, уже скоро погонят… Вот времечко настало, прости господи, не исцеления просишь у доктора, а чтобы хворь привил, умоляешь, — закончила она со слезами на глазах.

Буйко тяжело вздохнул: в словах старушки была горькая правда.

— Поможем, — коротко сказал он на прощание. — Пускай завтра придет.

Не переставая стонать и охать, старушка вышла. После нее сразу же в кабинете появился незнакомый юноша с подвязанной рукой. Вид у него был изнуренный, усталый. В быстрых, ясных глазах, заметно покрасневших от бессонницы, светилась настороженность. Он волновался. И видимо, неспроста. Хотя одет он был, как и все местные крестьяне, однако профессор сразу понял, что он не здешний.

— Откуда вы?

— Из Ярошивки.

Ярошивка находилась по соседству с Томашовкой, где жила Горпина Романовна.

— А что с рукой? Посетитель начал рассказывать:

— Ехали мы, стало быть, на возу