Я видел, как люди пытались уплыть от развалин корабля, но зверь тащил их вниз, сдавливал или разрывал на части. Двое матросов бешено гребли к всплывшему обломку борта, но из морской глубины поднялась гигантская пара шипастых челюстей и захлопнулась, как капкан, с булькающим шипением утягивая их вниз.

Вот и всё.

Уцелевших не было, наш корабль потерпел крушение, и нас забросило далеко в Берингово море. Единственное, что нам оставалось, — это грести обратно тем же путем, каким пришли, чтобы добраться до Алеутских островов. Но после того, что мы только что пережили, никто не осмеливался пошевелиться. Мы сидели в лодке, неподвижные, как статуи, и даже не оглядывались. Вельбот тихонько дрейфовал в море рядом с обломками "Призрака". Только после захода солнца мы осмелились двинуться. И именно тогда Швайниг наконец заговорил.

— Говорят, — сказал он нам, — что в начале они пришли с неба и засеяли этот мир жизнью. Они создали зверя, чтобы он служил им, и имя его стало запретным. Никто не должен был знать о нём. Но мы знаем, что он — зверь, и он здесь. Мы его видели.

Это все, что он сказал, но нам было достаточно. Ещё один миф его народа, древнее сказание, коими полна история и моих собственных предков. За исключением, возможно, зародыша истины, скрытого в этом древнем предании, которое, вероятно, передавалось от отца к сыну с незапамятных времен.

В общем, мы молча взялись за вёсла, и это движение привлекло монстра. Сначала он забрал Посуна и Дэ Кампа. Затем Шорнби. Щупальца чудовища скользнули в вельбот и вырвали моих парней из лодки. А позже они забрали Швайнига. Стояла кромешная тьма, но я слышал его крик. Слышал хлюпанье, когда ус обхватил индейца за туловище; слышал, как хрустят его кости, как хрупкая фарфоровая посуда. Чувствовал, как его горячая кровь залила моё лицо. Вот так встретил свой конец мой единственный настоящий друг. Потом я лежал на дне лодки, оглушенный, потрясенный и лишённый даже самой завалящей мысли, ожидая своей очереди, ожидая щупальце, которое раздавит меня в лепешку и утащит вниз, к этим сморщенным овальным ртам.

Но они так и не появились. Я помню долгую холодную ночь, всходящее солнце — и больше ничего. Меня лихорадило, и я начал бредить. Единственное, что я отчетливо помню, — это плеск весел и голоса людей, чьи-то руки, обхватывающие меня, и как я вырывался, когда они ко мне прикасались. Меня спасла команда китобойного брига "Катрина" из Сан-Франциско. Придя в себя, я рассказал им свою историю, но они сочли меня сумасшедшим и заперли на всю оставшуюся часть пути, чтобы мои рассказы не услышали обычные матросы.

Да, они посчитали меня спятившим чудаком, как, вероятно, считаете и вы.

Плевать. Просто поймите: если меня кто-то спросит, почему я больше не выхожу в море… У меня есть на то свои причины. И, думаю, весьма веские. Ибо есть что-то, что бродит в темных кладбищенских глубинах моря; что-то вне пределов времени, когда неизвестная раса спустилась с неба и принесла всю жизнь в этот пустынный, бесплодный мир. И одна из первобытных вещей, созданных ими из холодной глины, все еще там — бессмертная и голодная, которая все еще бродит по бездонным стигийским каньонам и бескрайним равнинам, кладбищам скелетов затонувших кораблей, усеянных костями утопленников. Я больше никогда не выйду в море. Я не стану добычей существа, которое должно было вымереть эоны тому назад. Ибо имя зверя запретно, и никто не должен знать о нём. О древней, злобной, безымянной сущности, которая создана лишь для того, чтобы высасывать из этого мира сладкий костный мозг.

Перевод: Карина Романенко

Тварь с тысячью ног

Tim Curran, "The Thing with a Thousand Legs", 2015

Видишь ли, сынок, местечко вроде Паути-тауна — как красивый камешек, найденный в поле. Так блестит и сияет, что хочется его подобрать — но сделав это, ты увидишь извивающихся тварей, ползающих под ним в прохладной тьме. Не, в Паути — как мне нравится его называть — жить-то неплохо, но своя доля мух над ним витает, как над любым куском мяса, что мясник повесил в окне.

Ну, вот главная улица. «Туфли и ботинки», аптека «Рексалл», «Юнайтед Сигарс», «Ледник Слэйда», пекарня «Будь хорошим», магазин мороженого «Страна чудес» и «Небесное кафе» Миртл. Теперь смотри, что делает старина Тобиас.

«ТАЩИТЕ ТРЯПЬЕ! ТАЩИТЕ ТРЯПЬЕ! Я ПРИШЕЛ ЗА ТРЯПЬЕМ! ТРЯПЬЕ И ЖЕЛЕЗНЫЙ ЛОМ, БУТЫЛКИ И ТРУБКИ, ГАЗЕТЫ И МЕЛОЧЕВКА! Я ПРИШЕЛ ЗА ТРЯПЬЕМ! У ВАС ОНИ ЕСТЬ — МНЕ ОНО НАДО! ТАЩИТЕ ИХ! ТАЩИТЕ! ТААААААААААААААААЩИТЕ ТРЯПЬЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ!»

Видишь? Кричать надо очень громко, чтоб тебя услышали по всей улице. Звони в колокольчик и ори! Да, сэр, вот так. Мужчина не заработает на хлеб, оставаясь скромным. Слышишь? Часы на здании суда. Восемь ударов. Срежем по Брик-стрит, возле лужайки у конгрегационалистской церкви.

В большинстве домов сейчас ужин, и тарелки уже очистили. Отличный летний вечер. Пора отцам и матерям, сестрам и братьям, тетям и дядям, дедулям и бабулям собираться на крылечках. Сесть в кресла-качалки и неспешно беседовать, пока спускается ночь. Ледяной чай разлит, холодное пиво проглочено, трубки дымят, сигареты курятся. Чистая радость жизни, сынок, сидеть по крылечкам отличных домов с добрыми друзьями и любимыми, с полными желудками и легкими мыслями, пока шепот ветерка прогоняет костоломную дневную жару, а ты сидишь и нюхаешь герани, мальвы и гибискус.

Видишь, некоторые машут нам, но только и всего. Они услышали, как моя повозка едет — и словно тифозный ветер задул вниз по улице. Я, моя повозка и Медовушка для них — необходимое зло, но это не значит, что они меня полюбят или хотя бы будут цивилизованными. Старину Тобиаса не позовут посидеть на крыльце за стаканом ледяного чаю, шариком ванильного мороженого — или хотя бы покурить у памятника Гражданской войне. Нет, сэр. Для них я замаран, как головка бура, грязный старик с сальной улыбкой и неопрятными руками, пораженными вшами и болезнями. Но никогда, ни в жизнь не быть мне грязным, как их мысли.

Старые пердуны вышли, шаркая, волнуясь о своих прострелах, артрите и подагре. Без радио да своих клочков земли, они бы уже скопытились и любовались бы травкой из могил. А, вот! Дети! Мои любимчики. Смотри, как они, бросив игры в прятки и догонялки, сбегаются выразить уважение и потрепать Медовушку.