Шрифт:
Закладка:
А ещё Артур нравился Юле. Лев, навещая, иногда спрашивал о нём, и Юля характеризовала его как милого, вежливого и участливого. Рассказывала, как ей было плохо на днях после химии, а ни Слава, ни мама ещё не успели подойти, и вместо них рядом с ней сидел Артур – он лично приносил воду и противорвотные, утешал и держал за руку.
В какой-то момент замечательности Артура стало так много, что она вытеснила из головы Льва любые сомнения. От Юли и её мамы так и сыпались легенды об Артуре: как он достал редкое лекарство, как он провёл в палату интернет, как он первым заметил на снимке новые метастазы и попросил Эльзу Арнольдовну подкорректировать лечение… В общем, заслуг у Артура стало так много, что расскажи они, как Артур спас мир от ядерной катастрофы – Лев бы не удивился. Он слушал эти истории с почти детским восторгом – неужели это тот самый Артур, которого он знает как скабрёзного пошляка? Слава же реагировал на них с равнодушным скепсисом, время от времени вымученно комментируя: «Ну на-а-адо же». Мама на эти колкости пихала его локтем и ворчала: - А вот если бы ты был с сестрой, не пришлось бы чужому человеку от работы отвлекаться!
- Я был в колледже! – с обидой оправдывался Слава.
- А потом? Не слишком-то ты помогаешь!
Лев, ставший невольным свидетелем этого разговора в палате, заметил, как у Славы заблестели глаза – он отвернулся в сторону, чтобы скрыть это. Ему захотелось немедленно обнять его, утешить, прижать голову к своему плечу и позволить расплакаться, приговаривая, что он знает, как сильно Слава помогает на самом деле. Но он не мог – рядом стояла его мама.
Наклонившись к Славе, он спросил на ухо:
- Хочешь выйдем?
Слава быстро закивал, как будто ждал этого предложения, и они, под ворчание его мамы («Ну-ну, иди, иди…»), покинули палату, оказываясь в людном коридоре, где туда-сюда сновали врачи, медсестры и пациенты. Лев взял Славу за рукав толстовки (очень хотелось за руку, но нельзя) и вывел к лестнице, где они, спустившись на один пролёт, скрылись от посторонних глаз и обнялись.
С тех пор, если они навещали Юлю вместе, Слава иногда говорил Льву: «Мне нужно на лестницу», и это означало: «Мне нужны твои целительные объятия». Они уходили вдвоём, Лев подолгу обнимал его, нашептывая успокаивающие глупости, и Слава возвращался в палату прежним – с натянутой улыбкой, которую он искусно выдавал за естественную. В дни, когда Лев не мог быть с ним в больнице, «целительные объятия» случались дома – сразу, как Слава возвращался. Это стало своеобразным ритуалом, через который Лев пытался сказать Славе: «Я знаю, как ты стараешься, тебя достаточно», а Слава его действительно слышал.
Теперь, когда Юля постоянно находилась в стационаре, Мики практически поселился у них. В дни, когда у Льва были ночные дежурства, Мики оставался ночевать. Серое покрывало на кровати в гостевой комнате сменилось на супергеройское – с эмблемой Супермэна, а постельное белье – на детское, с персонажами из «Губки Боба». Сам Лев пытался сделаться как можно незаметней: задерживался на работе, а, приходя домой, быстро проскальзывал в спальню и закрывал дверь, отделяя себя от Мики. За прошедший год малыш выучил все буквы, научился складно разговаривать и больше всего Лев боялся, что он заговорит с ним всерьёз. Ну, например, спросит: «Кто ты такой и почему ты живешь с моим дядей?».
В июне раздался звонок, который Лев давно предвидел, но, тем не менее, ужасно боялся – пожалуй, больше, чем его, он боялся только сообщения о Юлиной смерти. Но пока – пока, Лев хорошо понимал, что это всего лишь вопрос времени – Артур сообщал ему о другом. Он сказал: - Хотел, чтобы ты узнал первым. Химия не даёт результатов и нам кажется, что смысла бороться за излечение — нет.
- А за что тогда имеет смысл бороться? – поникшим голосом уточнил Лев.
- За облегчение ухода.
Ухода. Как аккуратно он говорил о смерти.
- Ты имеешь в виду паллиативную помощь?
- Да. Я имею в виду её.
- И… – чёрт, какой сложный вопрос. – Сколько осталось?
- Может, полгода, - неуверенно ответил Артур.
Лев подумал, что он преувеличивает.
Сложнее всего эта новость далась не Юле, а Славе. Юля, наверное, о своих прогнозах знала давно – чувствовала. «Изнутри» картину, должно быть, лучше видно. Он проработал врачом-ординатором меньше года, но уже неоднократно сообщал похожие новости – про паллиативную помощь, про облегчение «ухода» – и знает, что родным новости о скорой смерти даются тяжелее, чем самому больному.
Он попросил Артура ничего им не говорить, убедил, что расскажет сам. И тянул, тянул… К концу лета Артур стал не на шутку давить: «Ты не боишься дотянуть до момента, когда она просто умрёт?», и тогда Лев понял: Артур действительно преувеличил сроки. Неужели есть риски, что она умрёт со дня на день?
В конце концов, Артур сказал ему:
- Если ты не расскажешь сегодня, я расскажу завтра. У неё ребёнок, ей нужно время, чтобы решить, что с ним делать.
Для Льва эти слова были как обухом по голове – он совсем забыл, что, когда Юля умрёт, Мики останется сиротой. Медлить дальше и вправду стало невозможным.
Он рассказал, когда все собрались в палате Юли – и Слава, и их мама. Старался говорить мягко, не используя слов о смерти – прямо так, как учили в институте: да, теперь это не лечение, но зато облегчение симптомов, улучшение качества жизни…
В общем, всё равно все заплакали. Сначала их мама, обняв при этом Юлю – чем довела до слёз и её саму. Слава держался, пока был в палате, и потом, по дороге домой, тоже держался. Но, зайдя в квартиру, он скинул на пол рюкзак, пнул его и, привалившись к стене, заколотился в злом плаче. У Льва заныло сердце: его любимый, самый лучший Слава…
- Если хочешь что-нибудь сломать – сломай, – сказал Лев.
Слава не стал ничего ломать. Разувшись, он прошёл в их спальню, лег