период подъема и упадка пережили страны, входившие в сферу римского влияния. История Империи может рассматриваться как этап в развитии Средиземноморья, а не этап в развитии рабовладельческой формации. То же самое думаю об эллинизме».

Я переписал сюда все, что говорил, ничего не исправляя. Стиль неважный, но смысл по тем временам весьма значительный. К. К. Зельин положительно оценил и мой доклад, и выступление. Я получил «отлично» по специальности. Вскоре я сдал английский и латинский языки – первый на «хорошо», второй – на «отлично», и приступил к докладу по философии. Тему мне дали связанную с диссертационной: «Соотношение идеологии и экономики по работе классиков марксизма-ленинизма». Я прочитал множество трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, написал доклад и прочитал на общем семинаре всех аспирантов, которым руководил высокий и молодой малый Келле. Доклад прошел благополучно. Наступил день экзамена. Мне достался вопрос о классовой борьбе. Разумеется, ничего сложного в нем не было. Тем не менее я получил «четверку», т. к. назвал античных рабов сословием. А зря так поступили со мной Калле и его ассистент. О рабах я просто знал больше, чем они.

В рецензии на «Историю Древнего Рима» Н. А. Машкина я писал: «Перегудов допускает грубейшие методологические ошибки. “Как известно, – пишет он, – патриции и плебеи в марксистской литературе рассматриваются как антагонистические классы”. На самом деле ни один историк марксист не мог придерживаться такого взгляда. Рим был рабовладельческим государством и антагонистическими классами в нем были рабы и рабовладельцы. Патриции и плебеи образовывали, таким образом, один класс. Это не исключало, однако, борьбы внутри господствующего класса, на которую указывали еще Маркс и Энгельс в “Манифесте коммунистической партии”. С другой стороны, это не мешало слиянию патрициев и плебеев в эксплуатирующую рабов и союзников общину римских граждан». Вокруг такой постановки вопроса (а в те времена никто и нигде его так не ставил) неожиданно разгорелся спор. Преподаватель латинского языка Н. А. Скаткин упорно уверял, ссылаясь на «Манифест коммунистической партии», что патриции и плебеи антагонистические классы. С. Л. Утченко организовал обсуждение этой проблемы в Секторе. Среди выступавших был и я. С. Л. Утченко решил написать обобщающую статью по классовой структуре античного общества. Я обратил его внимание на то, что Ленин, говоря о докапиталистических обществах, подчеркивал, что там были классы-сословия. Сергей Львович придал этому большое значение, эта мысль нашла в какой-то мере отражение в его оценке греческого «демоса» и римских «плебеев». На подаренном мне оттиске статьи С. Л. Утченко написал: «Глубокоуважаемому Алексею Леонидовичу». Так вот, проблема дифференциации античного общества представлялась сложной и не очень-то ясной. Предстояло многие вопросы решить заново. Я высказался на экзамене, основываясь на самых новых данных. Мои экзаменаторы этого не оценили. Я получил «четверку», но какое это имело значение? Кандидатский минимум был сдан к концу учебного года. Что значило это практически? Я занимался по 12–14 часов. Уходил в библиотеку утром, приходил домой поздно вечером. Но цель была достигнута. Я мог начать работу над диссертационной темой. Значит ли это, что в течение первого аспирантского года я занимался только академическими вопросами? Нет.

Где-то в октябре или ноябре 1950 года меня избрали заместителем председателя профкома Исторического факультета. Председателем стал мой хороший приятель Женя Язьков. Человек это был спокойный, неторопливый, обстоятельный. Делал он все без суеты и хорошо. В аспирантские годы мы с ним особенно сдружились. Занимались вместе, вместе ходили обедать в столовые Консерватории или Художественного театра. В дни стипендий заказывали антрекоты и тем самым приобщались к большому искусству. С нами ходила в столовую и Алка Германова, очень красивая девчонка, дружившая с Женькой Язьковым. Она учила нас хорошим манерам. Как-то после стипендии повела нас в кафе и потребовала, чтобы мы заказали сухого вина. Очень огорчилась, когда мы с Женькой заявили, что эта кислятина не для нас, и заказали по стопке водки. Жили мы относительно хорошо. Аспирантская стипендия 780 рублей. Еще 780 нам давали раз в год на книги. На столовую хватало, если тылы были крепкими. У меня их защищали мать и Женя, Язьков жил холостяком, а Алка Германова была генеральской дочкой.

Язьков и я руководили месткомовскими делами. Мы не занимались ничем лишним, не тратили время на совещания, собрания и т. п. Главная задача – собрать членские взносы. Это дело великолепно исполняла лаборантка кафедры Древних языков Клава Морозова, с которой я жарко целовался, решая профсоюзные проблемы, и главный вопрос о том, какие группы и курсы собрали членские взносы, кто еще задолженник. Хорошая женщина была эта самая Клава Морозова. Другим важным делом, требующим участия профсоюзного актива, было распределение материальной помощи. И это мы делали регулярно, гласно и ничего не распределили себе. Тем самым мы снискали широкое уважение. В нашем ведении находились и путевки в дома отдыха и санатории. Вот здесь мы дали осечку. Среди аспирантов занимался мужчина, закончивший заочно Истфак. Это был Иван Григорьевич Гришков. Он выполнял ответственную работу в профбюро сотрудников факультета и, конечно, подчинялся нам. В конце года Иван Григорьевич подал заявление в профком с просьбой дать путевку в санаторий ему и его жене. Этой просьбы мы почему-то не выполнили, дали путевки в дом отдыха. Иван Григорьевич возмутился. Он страстно говорил мне: «Ты понимаешь, что я никогда в жизни не был в санатории с женой?!» По совести говоря, это я понимал. Я не мог уяснить себе другого: зачем ему жена в санатории? Но это уже иная проблема. Так или иначе, в санаторий путевок не оказалось. Иван Григорьевич воспринял это, как удар по престижу, а во мне усмотрел злоумышленника.

Из знакомых ближе других мне был Витя Смирин. Я чувствовал себя с ним свободно. Мы нередко обсуждали достаточно скользкие темы. Однажды пошли на концерт Вертинского в зале Чайковского. Народу собралось множество. Все места были заняты, главным образом, нашим братом студентом и аспирантом. Вертинский спел две дежурные песенки, а затем перешел к своему репертуару. Все бешено аплодировали. Бывало, что мы с Витей заглядывали в кафе выпить по рюмашке коньяку и закусить. Нередко прогуливались с К. К. Зель иным, бывали у него дома. Смирин учился очень обстоятельно, хорошо осваивал языки древние и новые.

Кончили Университет Руфина и Софка и их не стало. Таня Ветохина жила слишком далеко, у Клавы Морозовой было много семейных забот. В это время я познакомился с Ноной Скегиной – дочерью крупного московского архитектора и неизвестной мамы. Нона побыла замужем за каким-то юным лейтенантом, но почему-то не ужилась. Заочно