Шрифт:
Закладка:
После утрени Пафнутий, отдав несколько тихих распоряжений своим помощникам, глазами призвал к себе своего любимца Иннокентия, стоявшего в стороне, в ожидании дальнейших распоряжений игумена. Радостно поспешил тот к учителю.
— Пойдём-ка, дружок, походим за монастырём, поглядим наше хозяйство, — как-то необычно грустно предложил он.
Иннокентий подивился этому пожеланию, ибо в последнее время старец по состоянию здоровья редко выходил за стены монастыря, доверяя следить за хозяйством более молодым братьям. Они пошли по зеленеющей весенней тропинке через задние хозяйственные монастырские ворота, мимо хлева и конюшни в сторону пруда. Игумен с посохом в правой руке неспешно шёл чуть впереди и молчал, думая о чём-то сосредоточенно, лишь изредка губы его шевелились, и Иннокентию казалось, что он непрерывно шептал Иисусову молитву.
Низко и быстро плыли тяжёлые хмурые облака, временами путников охолаживали порывы недружелюбного весеннего ветра. Но сквозь тучи то и дело проглядывало ликующее солнце, мгновенно преображая всё вокруг своим теплом, говоря, что на улице — конец апреля, и что совсем скоро наступит жаркое лето.
Ученик не только не заговаривал со старцем, но и боялся нарушить тишину своим присутствием, старался неслышнее дышать и ступать, чтобы не отвлечь и не обеспокоить учителя. Подойдя к плотине, Пафнутий остановился, оглядывая плоды своих многолетних трудов. Лишь один он знал в тот момент, что в последний раз пришёл сюда, на этот маленький и горячо любимый им кусочек земли, обильно удобренный его трудом и потом. Сам, своими руками, с помощью братьев рыл он здесь каналы, перекрывал реку, возводил мост, устраивал запруду, чтобы иметь запас воды для заливных лугов, для разведения рыбы, для скота и мельницы.
Большое рукотворное озеро морщилось под порывами ветра, хмурилось, будто тоже предчувствуя прощание со своим творцом. Пафнутий теперь уже твёрдо знал, что жить ему осталось ровно семь дней. И каждый из них должен быть посвящён покаянию и службе одному лишь Господу и его Пресвятой Матери. Что с каждым днём он будет слабеть, и потому все силы, что остались ещё у него, должны быть отданы только этому, только покаянию и исправлению. Но он не смог преодолеть своей человеческой слабости — желания окинуть последним взором свой монастырь, своё творение, места, коим отдано особенно много сил и труда.
Он медленно поднялся на мост. Лишь слегка опираясь на посох, прошёл почти до середины и остановился, облокотившись на деревянные перильца, подставляя лицо ветру, глядя на водную даль, на обрамляющие её леса, луга, на купола новой церкви за монастырским забором, видные и отсюда. Потом перевёл взгляд вниз, где в волнах скользили тени рыбёшек. Тут всё радовало ему глаз. Но, сделав ещё несколько шагов, он заметил ручей, просочившийся под мостом, и тревога сжала его сердце: ну вот, ещё не умер, лишь стал меньше следить, и тут же явилось небрежение. А как же без него будет? Но тут же другой голос, возможно, голос души, остановил его сетования: «Какое теперь тебе до всего этого дело? Тебя ждёт иная жизнь, иные интересы! Ждёт Божий Суд, а ты думаешь о какой-то протечке...» Но ведь монастырь — его детище, которому отдано уже тридцать три года, половина сознательной жизни. Каким он будет без него, без хозяина? Но тот, другой голос, вновь напомнил: «Ты же сам говорил, что всё в руках Пречистой. Если братия будет достойной, она позаботится о монастыре, а ты уж своё дело сделал!»
Но в этом споре снова победила плоть, победил хозяин и практик. Забыв о голосах, Пафнутий обратился к стоящему рядом Иннокентию и сказал ему с укором:
— Видишь, плотина прохудилась? Надо заделать протечку быстрее, не то вода расточит путь, совсем всё испортит. Надобно сначала постараться с той стороны, откуда пробивается вода, на верёвках тяжёлые камни опустить, чтобы они в отверстие внедрились и притормозили поток, а потом и деревца прибавить и с обеих сторон заделать протечку...
Он начал наставлять ученика, как и каким образом преградить путь воде, как лучше это сделать. Тот, дождавшись, когда игумен завершит, предложил.
— Я приду позже с братией, и ты нам укажешь, как делать. Мы сразу всё и выполним! Хочешь — сейчас, хочешь — после обеда.
Старец как-то странно посмотрел на Иннокентия — отвлечённо и рассеянно, и уже совсем иным, более равнодушным голосом произнёс.
— Не могу я этим заниматься. Есть у меня теперь более важное дело. Вы сами тут разберитесь, а ты проследи... Пойдём!
Так же медленно двинулись они в обратный путь к монастырю. По пути Пафнутий остановился перед конюшней, издали поглядел на пасущихся лошадей. Затем прошёл до сада, но и тут не проходил вглубь, а лишь постоял минуту подле ворот, потом ненадолго присел отдохнуть на лавочке под деревьями. Больше он уже не давал никаких распоряжений, не разговаривал ни с кем, лишь кивал, если кто-то к нему обращался.
Вернулись в монастырь к началу литургии. И её отстоял старец до конца, хотя было заметно, что устал он чрезмерно.
Когда закончилась церковная служба, вместе со всеми братьями, как обычно, прошёл в трапезную и даже поел немного.
После еды все разошлись по своим кельям. Иннокентий, видя, что игумен направился к себе и, вероятнее всего, будет отдыхать, тоже пошёл вздремнуть. Засыпая, думал о необычном душевном состоянии своего учителя, объяснил для себя всё это его нездоровьем.
Ему показалось, что не прошло и получаса, как дверь легонько стукнула и на пороге явился игуменский послушник Варсонофий:
— Отец Иннокентий, старец Пафнутий послал меня к тебе напомнить, чтобы ты шёл, куда он повелел!
Иннокентий быстро поднялся, поправил рясу и в недоумении поспешил к преподобному. Он уже подзабыл о плотине, ибо прежде Пафнутий всегда сам следил за её состоянием, сам руководил ремонтом, оттого его утренний приказ заняться этим делом был им воспринят несерьёзно. Тем более что игумен, по его наблюдениям, чувствовал нынче себя вполне сносно.
Но оказалось, что Пафнутий считал совсем иначе. Он встретил ученика, сидя на своей постели-скамье и сосредоточенно глядя в пол. Старец прекрасно видел, что Иннокентий остановился перед ним, но
