class="subtitle">* * *

Неделя прошла в бесплодных попытках поесть. Приступы неудержимой рвоты были неизменной приправой к пище. А уж жир особенно внушал ему непреодолимое отвращение. И все-таки Сципион всеми силами цеплялся за жизнь, и вскоре его старания были вознаграждены. Он уговаривал себя и в конце концов сам поверил, что в смысле гастрономии ему вовсе не на что жаловаться – детей ведь тоже заставляют пить жир из печени трески! – и продолжил героически проглатывать эти отвратительные продукты.

Мало-помалу его желудок худо-бедно приспособился к такой экстравагантной диете, и через два месяца после своего прибытия он уже глотками пил тюлений или китовый жир, заедая его, вместо хлеба, полными пригоршнями брюшного китового сала.

Удивительное дело – здоровье Сципиона начало поправляться на глазах. Исчезла изматывавшая его обильная потливость. Вялотекущая лихорадка, истощавшая его прежде, сменилась короткими приступами, да и они повторялись все реже и реже.

Благодаря рвоте очистились все каверны в легких и размягчились туберкулезные бугорки. Влажный холод чудодейственным образом подействовал на бронхи.

Заживление легких протекало плавно – благодаря постоянному и немереному поглощению жиров, в избытке насыщенных йодом и фосфором. Наконец в его истощенном организме восстановились процессы теплорегуляции, а значит, и сама жизнь.

Таким образом, необходимость выживания на Северном полюсе заставила чахоточного парижанина соблюдать, хотя и против его воли, наилучший режим лечения туберкулеза легких, о чем он даже не подозревал.

Вместе со здоровьем вернулось и хорошее настроение. Сципион буквально произвел революцию в кулинарии, одежде и даже языке этой части Гренландии. Его ольстер и шапокляк были предметом нескончаемых толков и глубокого восхищения. Каждый хотел одеваться по парижской моде.

Это было совсем несложно, и модники обоих полов вскоре надели высокие головные уборы из шкуры морской выдры, поддерживаемые изнутри легким каркасом из китового уса. Что касается ольстеров, достаточно было скроить их по образцу пальто Сципиона, взяв его за лекало, из кожи колючей акулы и надежно сшить сухожилиями северного оленя.

Мы отказываемся описывать то необычайное зрелище, которое являли собой эти эскимосы, когда они важно разъезжали в собачьих упряжках, напялив на себя костюмы уникального покроя и расширяющиеся кверху шляпы, или гребли на легких лодках, застегнутые на все пуговицы.

Кулинарное искусство, что в Приполярье находилось в зачаточном состоянии, подверглось радикальным преобразованиям. Наш приятель, поправив здоровье, вновь стал гурманом. Ушлый, как все парижане, он быстро посвятил своих новых друзей во все тонкости европейской кухни. И вскоре последовала нескончаемая череда пантагрюэлевских пиршеств, на которых были представлены, к великой радости сотрапезников, приготовленная на пару печень ската, тушеное филе тюленя или рубцы из моржа по-кански.

Наконец, долгой полярной ночью, что длится около пяти месяцев, Сципион услаждал слух этих наивных детей северных земель страстными ритурнелями из «Матушки Анго», анакреонтическими шутками из «Прекрасной Елены» и уморительными буффонадами из «Шильперика».

Все хором подхватывали, и было чудно слышать, как эскимосы с местным акцентом распевали французские оперетты и уснащали свою гортанную речь словечками из лексикона парижского бульвардье.

Прошло три года. Сципион тосковал по родине. Он с нетерпением ждал прибытия какого-нибудь китобойного судна, но они очень редко заплывают в эти пустынные широты.

Провидение благоволило ему. Капитан Рикардо, который, конечно же, и не надеялся его отыскать, приехал, чтобы, для очистки совести, узнать о нем хоть что-нибудь. В глубине души супруг слишком пылкой Мелани был вовсе не злым человеком.

Когда он увидел рослого и крепкого молодца, что бесстрашно управлялся с волнами на легком каяке, мастерски загарпунивая грозных моржей, то не признал в нем то болезненное существо, почти мертвеца, которого он столь жестоко здесь бросил.

Сципион, со своей стороны, счел неуместным выдавать себя, поэтому представился потерпевшим кораблекрушение датчанином и попросил подбросить его до Европы.

Капитан великодушно согласился взять его на борт и предложил отвезти в Руайян. Можете представить себе радость бедного парня!

Настал час покинуть добрых эскимосов, спасших ему жизнь… Прощания были душераздирающими. Сципион стал любимцем прекрасного пола. Он поклялся вернуться… Только с этим условием его отпустили.

Вздох сожаления вырвался из его груди, слезы выступили на глазах, когда с палубы удалявшейся на всех парусах «Прекрасной Мелани» он увидел, как тают вдали силуэты его милых друзей, затянутых в ольстеры из кожи колючей акулы и машущих в знак прощания меховыми цилиндрами из морской выдры.

Два месяца спустя шхуна-бриг благополучно пришвартовалась в руайянском порту. Сципион проворно спрыгнул на берег и, горячо поблагодарив капитана, произнес:

– Вот ведь, занесет же нелегкая!

– Это о ком вы так, черт возьми?

– Да неужели вы меня не узнали?

– Никак нет. И кто же вы?

– Ну, как сказать… Я тот… ну, Мелани… Там, в гостиной… три года назад…

– Ах вот оно что, мой бедный болван! Значит, это были вы?

– Ну да…

– Тысяча чертей! И все же я рад встрече.

– А уж я-то… Не будем о прошлом, ладно?

– Конечно, вы ведь оказали мне большую услугу.

– Не может быть! Как так?

– Бедняжка Мелани… Да, дорогой, она умерла от чахотки… Док сказал мне, что это заразная болезнь и что своим счастьем я обязан именно вам!..

Рецепт для бабули

(Сцены из сельской жизни)

Бабуля, ее дочь Лаида и внучка Торина жили в долине реки, в приземистом домике на самом берегу.

Старухе было девяносто лет, возраст Лаиды приближался к шестидесяти пяти, а Торина, упорно не пожелавшая выходить замуж, встретила свою сорок вторую весну.

Женщины владели неплохим хозяйством и сами вели его. Однако, жадные до наживы и скупые до невозможности, они жили впроголодь, питались заплесневелым хлебом, засохшим сыром, гнилыми яблоками, орехами и мушмулой, отказывая себе в кусочке вареной свинины, в тушеной фасоли и даже в скромной картофельной похлебке.

Они всё продавали! Но ни единый сантим никогда не покинул стен их дома; они экономили даже на свечах, которые коробейник Жак Шеврон продавал по цене одно су за дюжину, поэтому и спать ложились с заходом солнца.

Вряд ли жители деревни помнили их настоящую фамилию. Их обычно звали Крольчихами, потому что во время разговора, еды, работы, на улице, в церкви они вздергивали кончик носа, как кролики.

Это прозвище, порожденное нелепой привычкой, приводило их в ярость, забавлявшую и взрослых, и сорванцов, не скупившихся на злые проделки.

Крольчих поднимали на смех, воровали фрукты из их сада, ломали плитки шифера у них на крыше, запирали их в доме, обрезали веревку у колодца, запускали кошек в сушилку для сыра, затыкали пучками соломы дымоходную трубу – короче, изводили их круглый год с утра