Пишу наудачу — по Вашему старому адресу, известному мне из Вашего письма ко мне.

Ваш слуга М. Протопопов

25 Апреля (РГАЛИ. Ф. 275. On. 1. № 289. Л. 36).

Лесков ответил сразу же (26 апреля):

Уважаемый Михаил Алексеевич!

Вы не ошибаетесь, что я питаю к Вам чувства дружелюбия и уважения. Видеть Вас у себя и быть Вам в чем бы то ни было полезным доставит мне удовольствие. Пожалуйте, когда Вам угодно. Я обыкновенно дома с утра до 2-х ч<асов> и с 6 до ночи, и во всякое время буду рад Вас встретить; но как (судя по Вашему письму) разговор у нас может быть деловой, то надо предпочесть такое время, когда нам никто посторонний не помешает. А потому лучше Вам приехать утром (до 12-ти), или к 2-м ч<асам>, и мы пойдем вместе в Таврический сад или в наш, домовой садик, где нам никто не помешает говорить о деле.

Не откладывайте Вашего намерения надолго, т. к. я болен и желаю поскорее уехать к морю. — Слышал о Вашем семейном горе и о редакционном разладе, и оч<ень> сожалею об одном и о другом.

Преданный Вам

Николай Лесков (ИРЛИ. Ф. 391. № 33. Л. 3–3 об.).

Семейное горе, о котором пишет Лесков, — возможно, смерть сына Протопопова Миши, родившегося 28 декабря 1886 года (об этом Протопопов пишет жене Павле в недатированном письме [ИРЛИ. Ф. 391. № 5. Л. 2]). Речь может идти и о болезни жены критика, начавшейся осенью 1893 года (об этом упоминается в дневниковых записях Протопопова, сделанных в начале XX века [РГБ. Ф. 464. К. 1. № 2. Л. 59]). «Редакционный разлад» — расхождение Протопопова с редакторами «Русской мысли»7

В.А. Гольцевым и В.М. Лавровым (критик впоследствии еще не раз будет уходить из этого журнала и возвращаться к сотрудничеству с ним).

Встреча и разговор состоялись, скорее всего, 27 апреля. По-видимому, когда собеседники сидели в кабинете Лескова, писатель подарил гостю фотографию с картины Н.Н. Ге «Христос и разбойник» (1893)8, и Протопопов на следующий день откликнулся большим письмом:

Многоуважаемый Николай Семенович,

Хочу еще раз поблагодарить Вас за прелестный подарок — снимок с картины Ге. Гляжу и не нагляжусь: да, вот что значит мыслить образами, вот что значит служить, путем искусства, нравственному идеалу. Если найдёте удобным, передайте г. Ге мои самые горячие поздравления.

Но я не могу согласиться с Вашим толкованием: разбойник не защищает, а проклинает Христа — и трагизм картины оттого ещё глубже. Вообще, не кажется ли Вам, что эпизод с покаявшимся разбойником — одно из тех легендарных украшений, каких немало в Евангелии? У Матфея (27,44) прямо сказано: «также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его». То же и у Марка: «и распятые с Ним поносили Его» (15,32). Иоанн не говорит ничего ни за, ни против. Остается, таким образом, только свидетельство Луки, — очень мало правдоподобное в психологическом смысле. Уж если мы, современные культурные люди, с развитым сознанием и чувством справедливости, находим себе утешение в том, что переносим ответственность за свои несчастья на кого-нибудь или на что-нибудь, то чего же ждать от озверелого дикаря? И как не видеть, что романтически-сантименталь-ная прикраса Луки клонится не к возвышению, а к умалению образа Христа? Не особенно трудно перенести несколько часов даже самой страшной физической муки, если знаешь, что за ней непосредственно последует райское блаженство. «Днесь со Мною будешь в раю», — говорит у Луки Христос, но у других евангелистов Он говорит вот что: «Боже мой, Боже мой! для чего Ты Меня оставил?» Это выражение отчаяния, того отчаяния, которое утрояет физическую муку и возвышает ценность самого подвига. Христос, громко всеми поносимый и только немногими втайне оплакиваемый, изможденный, упавший духом, отчаявающийся — вот наш Христос, Христос грешных и слабых людей. Христос — самоуверенный раздаватель тепленьких местечек в раю, это Христос фарисеев, которые согласны быть праведниками и даже мучениками, но лишь за соответствующее вознаграждение. Лука так же плохо понимал Христа, как и психопат Иоанн, у которого (л. 2) истерзанный Христос ведет с креста даже нравоучительные разговоры9.

Ге, очевидно, писал по Матфею, который тоже был реалистом. Художник поступил с тонким тактом, скрывши от нас фигуру второго разбойника: во имя психологической правды он должен был бы нарисовать с тем же смешанным выражением отчаяния, ужаса и озлобленного исступления, как и у первого, а это противоречило бы общепринятому мнению или верованию, по которому благонравный разбойничек кротко просит Христа помянуть его во царствии своем. Картина просто вышла бы нецензурна.

…Простите, заболтался, хотя не сказал и десятой части того, что хотелось бы сказать. Еще раз благодарю Вас и, в особенности, художника, давшего мне много хороших, хотя и не радостных минут. И это только фотография! Что придется перечувствовать, глядя на оригинал!

Ваш слуга М. Протопопов

28 Апреля. 1894

<На обороте:> Прочел Вашу сказку «Час воли Божией». Конечно, это далеко не из лучших Ваших вещей, но что редакция «Р<усской> М<ысли>» отказалась ее напечатать — это даже странно. Полагаю, на основании собственного опыта, что этому отказу предшествовали какие-нибудь нелады между Вами и редакцией (РГАЛИ. Ф. 275. On. 1. № 289. Л. 1–2 об. Вверху карандашом рукой Лескова: «Оч. интересно — Копию послал Николавре» [прозвище Н.Н. Ге]).

Лесков ответил 30 апреля:

30/IV. 94. Пб. Ф<у>ршт<атская>. 50, 4

Достоуважаемый Михаил Алексеевич!

Я чрезвычайно рад, что подарил Вам фотографич<ескую> копию с последней картины друга моего Ник<олая> Ник< олаевича> Ге. Лучшего употребления я не мог сделать из этого экземпляра! Я рад, что картина Вам принесла такие глубокие и верные впечатления, и я очень с лихвою вознагражден за мой подарок Вашим превосходным письмом, с которого я спишу копию и отошлю к Ге (Курско-Киевск<ая> ж<елезная> д<орога> станция Плиски, хутор Ге); но думаю, что я пошлю этот список еще не прямо, а направлю его через Л.Н. Толстого, у которого Ге в эту пору гостит в Москве, и который тоже, без сомнения, будет заинтересован Вашим любопытным письмом. Я бы послал м<ожет> б<ыть> и самый подлинник, но мне хочется его сохранить у себя, как наилучшее свидетельство критической силы и проницательности Вашего ума. С тем, что Вы пишете о картине, я совершенно согласен, и толкование я приводил Вам не свое, а то, которое «предлагается». Думал ли Ге так, как Вы обдумали — я не знаю,