Беньи улыбнулся этой своей чертовой улыбочкой, которая в равной мере могла принадлежать как пташке, так и медведю. И сказал:

– Ты уже на меня запал. Только пока не понял этого.

Столичный засмеялся. Беньи тоже. Их смех звучал над озером, до самого острова.

93

Козлы отпущения

Фрак сидел в конторе продуктового магазина. Еще первый сигнал не отзвучал, а он уже схватил трубку телефона.

– Я решил твои проблемы, – коротко сообщил Ричард Тео.

– Что… уже? Как… – пробормотал Фрак, и когда политик объяснил ему, он и восхитился, и немного испугался одновременно.

Найти нового спонсора для «Хед-Хоккея» было таким простым решением. Спасительным для Фрака, разгромным для местной газеты.

– Журналисты больше не доставят нам хлопот. Но мы все еще должны убедить коммуну в необходимости содержать оба клуба. Поэтому твоей приятельнице Мире Андерсон придется сделать нам еще одно одолжение, – продолжил политик.

– Мира? Что одна должна сделать? – спросил Фрак, чувствуя, как в животе все сжимается от недобрых предчувствий.

– То, что, я слышал, у нее получается лучше всего: убедить людей. Только сначала ты должен убедить ее.

– Убедить сделать что?

– Устроить факельное шествие.

Фрак уже хотел засыпать его глупыми вопросами, но у политика не было ни времени, ни терпения, поэтому в виде исключения он просто посвятил его в свой план. Когда он договорил, Фрак воскликнул:

– Это… умно. Может и сработать. Но если Мира провернет это в Бьорнстаде, то кто-то должен провернуть это и в Хеде?

– У меня есть для тебя контакт и адрес, запиши… – ответил политик.

– Окей, окей, какой номер дома, ты сказал? – переспросил Фрак, записывая чернильной ручкой прямо на руке.

– И как ты, возможно, помнишь, у меня было еще одно, дополнительное условие, – заметил Тео, когда Фрак дописал.

– Что ты хочешь? – обеспокоенно спросил Фрак.

– В газете скоро будет опубликовано другое расследование, совсем про другую коррупцию, а в каждой хорошей истории должны быть козлы отпущения.

Фрак попытался сглотнуть, но во рту пересохло.

– И?

– Козлов отпущения я хочу сам выбрать. И ты мне в этом поможешь.

Когда Мира пришла к себе в офис, на скамейке у входа сидел Фрак. Галстук был ослаблен, верхняя пуговица на рубашке под пальто расстегнута.

– Газета отказалась от расследования по делу Петера и «Бьорнстад-Хоккея», – с ходу выпалил он.

Мира вытаращилась на него. Голова шла кругом. Неужто это правда? Она не знала, прыгать ей на месте или упасть и делать снежных ангелов, размахивая в сугробе руками и ногами. В какую-то секунду она хотела броситься Фраку на шею, но это желание, слава богу, быстро прошло.

– Фрак! О, Фрачик, ты серьезно? Мы… я… как тебе это удалось? – задыхаясь, спросила она.

– Много одолжений. Много благодарностей, – признался Фрак без тени гордости.

Мира с таким облегчением плюхнулась рядом, что даже подскочила на месте.

– Но ты уверен, что Петер в безопасности? С ним точно ничего не случится? Точно?

Фрак кивнул:

– Точно. Но я должен попросить тебя об одолжении.

– Все что угодно!

– Не обещай, пока я тебя не попросил.

Мира, прищурившись, посмотрела на него:

– Это что-то незаконное?

Фрак засмеялся. Это был раскатистый, искренний хохот, который зародился где-то в недрах живота и вскоре загрохотал на всю парковку.

– Нет, нет, нет, но черт его знает, может, ты еще пожалеешь, что я не попросил тебя сделать что-нибудь противозаконное…

Он рассказал ей, что ему нужно. О чем попросил его Ричард Тео. Мира ахнула.

– Факельное шествие? Это и есть ваш грандиозный план по спасению обоих клубов? Факельное шествие?

Фрак медленно покачал головой. Потом поднял указательный и средний пальцы:

– Два. Не одно шествие. Два.

И протянул ей записку.

– Кто это?

– Человек, которого ты должна переманить на нашу сторону, чтобы все это сработало.

* * *

«Вы только с виду простой, но на самом деле ужасно сложный человек», – сказал однажды Мире психолог. Это была цитата из книги, которую он прочел, и сопровождалась она длинными рассуждениями о какой-то теории про функции мозга, которая ему очень понравилась, но Мира так и не дослушала до конца. Ее зацепили эти слова: просто сложный, сложно простой. А бывает вообще по-другому?

После встречи с Фраком она сразу поехала домой. И теперь сидела напротив Петера, а их пальцы на столе искали соприкосновения. Она рассказала все, что говорил ей Фрак, и Петер сделал самый длинный вздох из всех, что ей доводилось слышать. Только сейчас оба почувствовали, как устали. Как подкосили их последние события. Теперь, когда они, наконец, могли расслабиться, пришла боль в мышцах; когда напряжение отпустило, подступили слезы. Теперь у них будет много лет, чтобы спорить со своей совестью и раз за разом спрашивать себя: виноват ли ты, если не совершил преступления, а просто молча стоял рядом? Если не остановил то, что мог. Не сопротивлялся, хотя у тебя был шанс. Можно ли в этом случае остаться невиновным? Остаться хорошим человеком?

Никто из них ничего не говорил, но оба думали про Исака. О том, как научились плакать про себя, когда он умер. Тихо, тихо плакали они многие годы, так, чтобы дети не слышали. Думали о том, за что бьются из последних сил, лишь бы только не думать о другом, потому что иначе не выдержать, потому что иначе даже воздух, которым дышишь, причиняет боль: как хочется приникнуть щекой к земле и шептать в траву – чтобы он там, внизу, услышал. Как хотелось броситься в могилу и последовать за ним туда, куда ушел он. Он был такой маленький, такой крошечный, разве можно позволить беззащитному существу отправиться одному в этот мрак? Да его даже на кухне одного нельзя было оставить, а тут вдруг все решили, что они бросят его на кладбище? Ночью? Кто подойдет к нему, если ему приснится страшное и он будет звать их? В чью кровать он придет спать? К чьей ключице прижмется? Как же ненавидели они себя за то, что не смогли умереть вместе с ним. За то, что живут дальше.

Много ли из того, что им удалось потом, было просто попыткой совершить что-то важное, что-то грандиозное, что-то такое, ради чего позволено задержаться на Земле? Чтобы, встретившись на небесах, можно было прошептать: «Маме и папе просто пришлось спасать мир». Много ли? Почти все.

Гордился бы он ими сегодня? Достойную ли они прожили жизнь? Насколько хорошими были людьми?

Они плакали про себя. Тихо-тихо. Потом Петер встал, вымыл руки, зажег духовку и стал печь круассаны.