– Я не чтобы им воевать… – заговорил Святослав, когда одноглазый убрал из виду свое оружие. – У Оттона есть то копье, и он мнит, будто может повелевать князьями, у кого такого копья нет. Будь у меня Хилоусов меч, я стану… Оттону не уступлю ни в чем. Я и на престол взошел – был вдвое его моложе, и боевую рану в тринадцать лет получил, пока он, поди, на деревянной лошадке с мочальным хвостом по двору скакал. Сейчас он цесарь, но с Хилоусовым мечом и я цесарем стану. Оба они – и Роман греческий, и Оттон, меня к себе на службу нарядить хотят да друг с дружкой воевать послать. А я им не отрок, у чужого стремени ходит не стану, хоть они там в золоте сиди от макушки до пяток. У меня своя держава есть, я о ней радеть буду. Разобью кагана, он сейчас не в силе. И тогда сам буду каганом. А признать это я их всех заставлю!

– Разве Ахиллеус хотел быть каганом?

– Он и так был царский сын.

– Земные его владения можно было шапкой накрыть. Не того он желал. Не для того был рожден.

– А для чего?

– Матери его, богине морской, предсказание было сделано, что ее сын родится сильнее отца. А ее хотел себе в жены сам Зевс, тех греков бог небесный и всех прочих богов отец и повелитель. Окажись Ахиллеус его сыном – стал бы сильнее небесного бога, из всех богов сильнейшим, Зевса сверг и сам престолом небесным завладел бы. Не хотел Зевс из-за сына свою власть потерять. Дал той богине смертного мужа, чтобы и сын ее родился смертным. Но он стал сильнейшим, только не средь богов, а среди людей.

– Но ведь со мной почти то же было! – осенило Святослава. – Мою мать еще девкой молодой отослали в лес, а она уже знала, что сын у нее будет один-единственный: ей Бура-баба нагадала. Пойди она к Князю-Медведю жить, я родился бы от него и стал бы волхвом, как он.

В первый год после смерти Ингвара, когда дела шли не слишком хорошо и тринадцатилетний князь усомнился в своей удаче, он уже расспрашивал мать о событиях юности: о том, как Эльгу отправили в лес, в логово волхва – Князя-Медведя, того, который среди псковских кривичей звался владыкой Темного Света. Ей предстояло прожить у него в лесу, пока у нее не родится сын – преемник Князя-Медведя и тоже будущий владыка Темного Света. Но она хотел другого сына – не волхва, а князя, Олегова наследника. Она позвала на помощь, и Мистина, ударом сулицы убив Князя-Медведя, на плече унес ее из темного леса – в другую жизнь, в Киев, на княжий стол. Святослав знал эту повесть, так похожую на басню, с самого детства, но уже в тринадцать лет осознал: изменив его судьбу еще до рождения, мать сделала его другим человеком. Может быть, менее удачливым, как ему тогда казалось. В том же году получив хороший урок, он начал учиться разбираться в делах богов и Темного Света и сейчас понял, что ему пытались втолковать о судьбе Ахиллеуса.

Сын богини Фетиды должен был родиться величайшим из богов, но родился величайшим из людей: земным отражением и двойником самого себя – небесного. Был великим воином и обменял долгую жизнь на раннюю смерть и вечную славу. Иначе было невозможно: властелин небес не позволил бы долго жить своему сопернику, пусть это была лишь смертная тень настоящего. И все равно Ахиллеус стал богом – после смерти, занял божественный престол не на небе, а под землей.

Словно луч вспыхнул в голове Святослава и разом в сердце, пронзил сверху донизу и осветил дорогу судьбы – не только земной путь, но и те части, что лежат до рождения на белый свет и после. Дрожь пошла по всему телу и растворилась в кончиках пальцев. Вспышка божественного света сожгла, преобразила, мгновенно выковала его самого заново. Святослав и раньше знал, что рожден для великой судьбы. Но теперь судьба эта стала ему яснее: через доблесть и славу путь его лежит к богам…

– Но моя-то мать – не богиня… – пробормотал он, пытаясь отогнать слепящее видение.

Дедова слава

Мужей не украсит,

Как та, что добыта

Доблестью ратной,

– стихом ответил Хоар. – Как человека простого рода доблесть и отвага делают ровней знатным, так человека смертного они могут уравнять с бессмертными. Пусть ты родился от родителей смертных, я укажу тебе путь к божественному престолу. Одолев одного цесаря, ты станешь цесарем. А сколько цесарей ты знаешь?

– Аварского… – по привычке начал Святослав; с детства он слышал о повелителе аваров, памятных всем славянским племенам. – Нет, его прикончили давно. Хазарский есть цесарь, греческий… да болгарский. Трое.

– Их трое, и это все цесари, что есть на свете. Помимо Оттона. Одолей троих, собери в своих руках удачу и славу трех цесарей – и ты станешь равен Ахиллеусу.

– Три царства? Я должен завоевать три царства?

– Но знай: когда ты пройдешь этот путь до конца, это и будет конец. Умирая в бою, молодой воин отдает себя в жертву, а взамен боги даруют удачу всему его войску. Вобрав в себя удачу трех цесарей, ты станешь равен полубогу, но с тем сделаешься слишком велик для земной жизни. Слышал про того древнего волота, что умер, потому что был слишком тяжел и земля не могла его носить? Так и с людьми, чей дух слишком велик и тяжел, – не выносит их мать-земля. Отдав себя, ты выкупишь удачу и победу для всего войска русского на много веков вперед. Но это уже будут иных конунгов дружины.

– Вперед на много веков… У меня двое сыновей – они получат мою славу и владения, все то, что я добуду?

– Ты хочешь завоевать три царства, а сына у тебя только два? – Хоар хитро прищурил свой единственный глаз.

– Третьего сына добыть немудрено. Не хвор я пока… – Святослав хотел улыбнуться, но получилось лишь вытянуть правый угол рта.

Его не оставляло чувство, что он сидит на дне глубокой воды, каким-то чудом дышит этой водой и разговаривает сквозь воду. Сама вода вкладывала речи одноглазого прямо ему в голову, а вокруг не было покрытых пологом ночи лугов, лесов, птиц и реки – все поглотила слепая молчаливая тьма.

– Все то,