– Жанна! Жанна! Это от Тибюрса, это его телеграмма! Тибюрс нашел Марию-Терезу! Тибюрс нашел Марию-Терезу! Тибюрс! Тибюрс! Он ее нашел!.. Случайно!.. В Константинополе!..

Герцог упал на колени, сложив руки вместе для незнамо какой молитвы. Он вновь и вновь целовал голубой листок[75], смеялся и плакал, плакал и смеялся (правда, было непонятно, когда он плачет, а когда – смеется) и теперь уже бормотал голосом нежным и мягким, немного прерывистым:

– Мария-Тереза! Милая моя! Дорогая! О! Моя дражайшая возлюбленная!

Сестра вытирала слезы с его красивого, с длинными ресницами лица, буквально сиявшего счастьем…

Но в сумерках вновь зазвонил колокольчик входной калитки, и спустя несколько мгновений принесли вторую телеграмму (на сей раз – от господина Летелье), в которой говорилось совсем не то, что предполагали господин и мадемуазель д’Аньес, а следующее:

«Да, это правда, Мария-Тереза не вернулась. Анри Монбардо смог дать нам понять, что Мария-Тереза не была похищена вместе с Фабианой. Это Сюзанну похитили вместе с братом и невесткой. Она должна была тайком присоединиться к ним неподалеку от Дона в день похищения. Мария-Тереза никогда не была у сарванов. Надейтесь. Как надеемся мы. Жан Летелье».

– Ваша светлость, – сказал застывший у дверей с пустым подносом в руках слуга, – там вместе со вторым почтальоном явился еще какой-то человек, и он требует, чтобы его провели к вашей светлости. Он говорит, что у него для вашей светлости срочное сообщение и что зовут его Гаран.

– Гаран!.. Просите!

Он вошел, этот старый друг с топорщившимися усами и бровями домиком.

– Прекрасные новости, мсье д’Аньес! Вы только представьте… Мадемуазель Мария-Тереза нашлась!

– Мне это уже известно.

Несколько сбитый с толку, Гаран тем не менее продолжал:

– Известно?.. Ах да: телеграмма, черт возьми! Что ж, если господин Тибюрс и ввел вас в курс дела, то совсем недавно, так что я вовремя.

– Вовремя? Но для чего?

– А вот для чего, мсье д’Аньес. Чудная история, но вы поймете. Я здесь по поручению правительства, чтобы ознакомить вас с обстоятельствами дела и попросить не предавать огласке кое-какие детали. Меня выбрали еще и потому, что там, наверху, известно: я с вами знаком и принимал участие в случившихся в этом треклятом Бюже событиях!.. Покажите мне телеграмму господина Тибюрса, если не трудно… Так: «Случайно обнаружил Марию-Терезу целой и невредимой в Константинополе. Будем в Марселе в среду. Мое глубочайшее почтение сестре. Твой друг, Тибюрс».

Так я и думал! – продолжал Гаран. – Эта краткость вызвана сотрудничеством господина Тибюрса с оттоманскими властями.

– Что-что? – воскликнула мадемуазель д’Аньес. – Извольте все объяснить!

– Сию минуту, мадемуазель, пожалуйста, не перебивайте. Министерство иностранных дел только что получило через посредничество турецкого посольства посланную Блистательной Портой длинную депешу, в которой вся эта авантюра описана от начала и до конца. Но мы вас настоятельно просим – как там просили господина Тибюрса – ничего из того, что вы услышите, не разглашать, потому что эта история компрометирует память одной высокопоставленной особы, бывшего визиря и кузена султана. Одним словом, господин д’Аньес, речь идет об Абдул-Каддур-паше, похитившем мадемуазель Марию-Терезу Летелье!

Мадемуазель д’Аньес и ее брат разинули рты от изумления. Полицейский продолжал:

– Да! Это сделал этот варвар! Порочный человек, мсье, напрочь испорченный, ни в чем не знающий отказа! Когда ваш покорный слуга узнал это… ха!.. то посинел, наверное, пуще этой Угрозы! Подумать только! Никогда в жизни бы не догадался!

А ведь вспомните: попросив у господина Летелье руки его дочери и получив отказ, этот дьявол Абдул-Каддур-паша поклялся, что получит ее вопреки всему. По его приказу ее похитили неподалеку от Мирастеля четвертого мая сего года, когда она направлялась в Артемар, чтобы отобедать у доктора Монбардо, – похитили и – как я вам и говорил! – увезли в автомобиле.

И я ведь видел то место, мсье и мадемуазель, то место, где буксовала машина, на пересечении дороги и небольшой тропинки! Видел и заметил! Даже показал господину Тибюрсу, сказав, что в этом месте могло случиться и то… и се… и много чего другого… Какие же мы оба были болваны!..

Автомобиль настиг Абдул-Каддур-пашу в Лионе, где вечером он должен был сесть вместе со своими двенадцатью женами в поезд до Марселя, чтобы уже оттуда отплыть на корабле на родину. Эта скотина приказала старшему евнуху своего сераля убить одну из этих двенадцати страдалиц, самую пожилую, чтобы выдать за нее мадемуазель Марию-Терезу.

Женщину, совершенно нагую, как то принято у них в султанате, зашили в мешок и, за неимением Босфора, сбросили с моста в Рону! Кажется, господин Летелье даже приезжал в Лион в то время, когда обнаружили труп, и имел возможность лицезреть его в морге. Что это – совпадение? Вероятнее всего, да.

Во время поездки в авто мадемуазель Летелье вынудили переоблачиться и под черным покрывалом, что закрывает лицо и зовется чадрой, заткнули ей рот кляпом.

Как ее провели в зарезервированные вагоны на вокзале Лион-Перраш? Полагаю, особого труда это не составило.

Пятнадцатиминутная стоянка, толпа, суматоха – а тут еще эта куча высыпавших на перрон феск, тюрбанов и покрывал, любопытство публики, сумерки туманного вечера… Я сам командовал отрядом сопровождения и то не видел ничего, кроме огней. К тому же я думал лишь о том, как бы уберечь этого турка от воришек, а вовсе не о том, чтобы защищать от него других! Да вы сами подумайте: двенадцать женщин в чадрах при посадке, опять же двенадцать женщин в чадрах при высадке, – даже если бы мне пришло в голову их сосчитать, все сходилось.

В Марселе я действительно видел, что одна из дам изо всех сил пытается остаться; две другие ее держали. Но как же: они ведь неприкосновенны… и потом, знали бы вы, как нам не терпелось посадить на корабль этого доставившего нам столько хлопот турка… Пароход снялся с якоря, и я вернулся в Париж, чтобы иметь честь познакомиться там с вами, господин д’Аньес.

– Прекрасно, – произнес последний. – Но там, в Турции… мадемуазель Летелье… И главное – на судне, Гаран, на судне?..

– Там, скрываемая от любопытных глаз на задворках недоступного для посторонних гарема, как и в каютах корабля, она ничего не смогла ни сказать, ни сделать. А вот потом ей повезло. Да как!.. Неслыханная удача!

Уже к моменту отплытия Абдул-Каддур-паша, изнуренный разного рода излишествами, дышал на ладан. Едва судно вышло в Средиземное море, как ему стало совсем плохо и уже ни до чего не было дела. В общем, в Константинополь он прибыл серьезно больным. С каждым днем он слабел все больше и больше и уже не покидал больничного ложа, которое позавчера стало для него смертным одром.

Мадемуазель