Вот так, словно в шоу иллюзиониста, невидимое появилось и снова исчезло.

Глава 19

Тибюрс признает себя побежденным

В своей бело-розовой комнате, озаренной ярким утренним светом, который создает ту особую атмосферу, свойственную только комнатам юных девушек, мадемуазель д’Аньес заканчивала свой туалет.

Служанка наводила порядок среди валявшихся где попало украшений.

Мадемуазель Жанна д’Аньес посмотрела на свое лицо в глубине зеркала и адресовала ему печальную гримаску, потому что оно было не особенно красивым. Затем она подошла к вечному календарю и, чтобы обновить его, щелкнула тумблером.

Календарь показал:

СРЕДА

16

октябрь

И английские настенные часы громко объявили:

– Десять часов!

Мадемуазель Жанна подумала, что почту уже давно принесли, что от безумца, упрямца и придиры Тибюрса вот уже месяц как не было никаких новостей и что сегодня ей исполняется двадцать лет.

Прижавшись лбом к оконному стеклу, она принялась наблюдать за тем, как на авеню Монтень осыпаются листья с каштанов.

В дверь трижды тихо постучали, оторвав ее от раздумий.

– Что еще? – спросила она.

Ответил мужской голос, заискивающий и приглушенный:

– Его светлость спрашивает, не соизволит ли мадемуазель на минутку спуститься в его кабинет.

– ?..!..

Ничего не ответив, совершенно оцепеневшая, с трепещущей грудью, мадемуазель д’Аньес направилась к брату.

Он ожидал ее стоя, и, хотя свет не падал на его лицо, она заметила его покрасневшие глаза и осунувшийся вид.

Тоном чрезвычайно нежным и ласковым он сказал ей:

– Послушай, милая Жанна… Прежде всего ответь: ты ведь все еще любишь Тибюрса? Да ты вся дрожишь, бедняжка!.. Только не думай…

– Ну да… я люблю Тибюрса…

– Так вот, моя Жанна, ты выйдешь за него, малышка, так и быть; ты все-таки выйдешь за него. Прежде, как ты знаешь, я в силу собственной глупости противился вашему браку; но сейчас ставить ваше счастье в зависимость от счастья моего, от того, улыбнется ли Тибюрсу удача… это было бы верхом эгоизма с моей стороны! Ты выйдешь за него, сестричка, так и быть!

– Франсуа, благодарю тебя от всего сердца, – робко промолвила она, взяв его за руки. – Он… у него ведь ничего не вышло, ведь так?.. Ты говоришь, что я выйду за него – все-таки… И ты плачешь!.. – Она обняла его. – У него ведь ничего не вышло?

– Черт возьми! – воскликнул герцог дрожащим голосом. – Да это ведь с первой минуты было ясно – что у него ничего не выйдет! Это ж каким мне надо было быть идиотом, чтобы цепляться за эту гипотезу?.. А все потому, что другая, другая гипотеза – та, в которой фигурировали сарваны, – была такой ужасной!.. Ужасной и беспросветной! Послушай: сегодня утром я встречался с двумя инженерами, и в моей почте… одни лишь ответы инженеров! И все это – безнадежно! Нам никогда не подняться так высоко. Никогда! Никогда, никогда!..

Мадемуазель д’Аньес мягко спросила:

– Ты получил письмо от Тибюрса?

– Да. Вот оно. Для того чтобы ты его прочла, а заодно и успокоилась, я за тобой и послал.

Она развернула сложенный вдвое листок.

(Док. 394)

Ангора, Азиатская Турция

11 октября 1912 года

Мой дорогой, дражайший друг, прости меня!

Прости мне мою глупость!.. Те, кого я преследовал по всему свету, оказались не теми, кого я искал!

Теперь я это понимаю. Горе мое так велико, что я выплакал все слезы!..

Раз за разом обманываясь, я все это время гонялся за разными путешественниками, движимый моей идефикс и направляемый скорее не обстоятельствами, а той манией, которую я сам себе и придумал!

Ох! Эти последние недели! Эта лихорадочная скачка во весь опор, от Басры сюда: через Месопотамию, вдоль Тигра, когда изо дня в день я сокращал расстояние между собой и этими Енисерлисами и Ротапуло!

Они-то ехали неспешно, посещая руины, задерживаясь, чтобы полюбоваться пейзажами, делая крюк к Вавилону, возвращаясь в Багдад… наслаждаясь Мосулом, а затем обследуя развалины Ниневии… Они имели передо мной две недели форы…

Я настиг их между Диарбекиром и Ангорой… и там я констатировал, что это были не Хаткинс с мадемуазель Марией-Терезой и четой Монбардо, но действительно две молодые греческие пары, настоящие Енисерлисы и Ротапуло – в общем и целом славные люди, с которыми я поделился своим разочарованием и которые утешали меня как могли.

Мы прибыли сюда, в Ангору, вместе – здесь кончается железная дорога, идущая из Константинополя. От столицы Турции меня отделяет день пути. Но от усталости и досады я чувствую себя таким разбитым, что планирую задержаться здесь – как долго? сам не знаю, – чтобы отдохнуть среди цветов и солнца, думая о моей глупости как о некоей болезни, от которой я должен излечиться. Увы! Перенести роман в реальность! Стать Шерлоком Холмсом! Бедный я, несчастный!

Как же я был болен!..

Но, Франсуа, теперь – я тебя умоляю – не дай мне отчаяться относительно мадемуазель Жанны. Обещай, что, быть может… когда-нибудь… Прости, я заканчиваю.

Как только об этом подумаю – слезы на глаза наворачиваются. Прощай!

Тибюрс

Мадемуазель д’Аньес посмотрела на брата.

– Я тоже, Франсуа, должна перед тобой извиниться. Я прекрасно знала, что Тибюрс не отыщет Марию-Терезу, и если и позволила ему уехать, то лишь потому, что рассчитывала на его упорство, чтобы смягчить твою решимость. Но теперь, когда мой план удался, мне кажется, что я поступила не очень честно, и эта махинация…

– Ах! Друг мой, просто твоя дипломатичность восторжествовала над моими предубеждениями, вот и все! К тому же не переживай: Тибюрс уехал бы в любом случае – он был так уверен!..

– Может быть, и я испытываю странное облегчение от осознания того, что он больше не тешит себя иллюзиями. Такой славный юноша в плену этих безумных фантазий!.. Но мне, Франсуа, непонятно другое: как мог ты, человек здравомыслящий, купиться на такой вздор?

– После того как я узнал, что такое аэриум и кто такие сарваны, одна мысль о том, что Мария-Тереза находится там в их руках… Именно этого, а не безумных идей или глупых надежд не мог вынести мой рассудок!

– Крепись, брат. Я тоже тебя люблю. Крепись.

– А я и не унываю. Просто чувствую, что вот-вот рухну от усталости… Попытаюсь-ка я немного поспать. Оставь меня, малышка, хорошо?

Когда сестра удалилась, герцог д’Аньес почувствовал себя безумно одиноким. Разве не будет он теперь везде один, как был сейчас один в этой комнате? Можно ли не быть одиноким, зная, что Марии-Терезы