наверняка и, возможно, огромное состояние в будущем. Маркиз намеревался не отступать. К приданому Мари добавили Пикеринг. Маркиз попросил депонировать документы на владение поместьем, и мистер Мельмотт пообещал сделать это сразу, как с согласия обеих сторон будет назначен день бракосочетания. Маркиз удовлетворился таким обещанием, несмотря на осторожные советы поверенного. Читатель, наверное, помнит, что страшные опасения, которые, полагаю, смущают и его разум, основаны на фактах, маркизу в то время неизвестных.

И все же у Ниддердейла оставались сомнения. Более всего его останавливал нелепый побег, который Мельмотт объявил решительным пустяком – романтической причудой девицы, которой тоже хочется немного «погулять на воле» перед замужеством. Сэр Феликс, безусловно, с ней не поехал, но кому понравится, чтобы ваша будущая жена убежала с кем-либо, кроме вас? «Уж верно, теперь она его ненавидит, – сказал ему отец. – Да и какая разница, если деньги будут точно?» Маркиз, по всей видимости, считал эту эскападу просто местью его сыну за то, что он обо всем договорился с Мельмоттом, вместо того чтобы ухаживать за ней. Ниддердейл честно признал свое упущение. У девушки оказался куда более сильный характер, нежели он полагал. К вечеру воскресенья молодой лорд решил, что сделает еще попытку. Он ждал, что слива сама упадет ему в рот. Теперь он протянет руку ее сорвать.

В понедельник Ниддердейл пришел в дом на Брутон-стрит к ланчу. Мельмотт и два Грендолла незадолго до того вернулись с Гровенор-сквер; финансист только и говорил что о визите священника. Здесь же были мадам Мельмотт и мисс Лонгстафф, за которой ее подруга леди Монограм должна была вскоре прислать карету, а когда все сели, вошла Мари. Ниддердейл встал и пожал ей руку, – разумеется, будто ничего не произошло. Мари героически сумела произнести несколько самых обычных слов. Положение ее было очень неловкое. Когда девушка убежала с любимым, а родные вернули ее домой, ей некоторое время трудно появляться на людях, но, если девушка убежала без любимого, думая, что он последует за ней, а когда ее вернули, выяснила, что он не двинулся с места, все ее мысли и чувства, уж верно, в полном смятении. Мари, впрочем, держалась мужественно и съела свой ланч, хоть и сидела рядом с лордом Ниддердейлом.

Мельмотт всячески обхаживал молодого лорда.

– Вы когда-нибудь слыхали про такое, Ниддердейл? – спросил он, говоря о визите священника.

– Полоумный, – отрезал лорд Альфред.

– Сомневаюсь. Очень может быть, что его подослал архиепископ Вестминстерский. Почему у них есть архиепископ Вестминстерский, а у нас нет? Я займусь этим упущением, когда пройду в парламент. Там есть епископ, да, Альфред?

Альфред мотнул головой.

– Значит, настоятель. Это я точно знаю, потому что заходил к нему. Он заявил, что не будет за меня голосовать. Я-то думал, все церковники консерваторы. Мне не пришло в голову, что этот малый от архиепископа, иначе я обошелся бы с ним повежливее.

– Полоумный, и ничего больше, – сказал лорд Альфред.

– Жаль, Ниддердейл, вы его не видели. Это было не хуже, чем в театре.

– Полагаю, вы не пригласили его на обед, сэр.

– Чертов обед! Он у меня уже в печенках сидит! – Мельмотт нахмурился. – Альфред, нам нужно туда вернуться. Эти люди ничего не закончат, если за ними не приглядывать. Идемте, Майлз. Дамы, без четверти восемь вы должны быть готовы к выходу. Его императорское величество приедет ровно в восемь, и я должен его приветствовать. Вы, мадам, встречаете посетителей в гостиной.

Дамы поднялись на второй этаж, и лорд Ниддердейл последовал за ними. Мисс Лонгстафф скоро ушла, сославшись на то, что уезжает к своей дорогой подруге леди Монограм. Таким образом, обязанность оставить молодых наедине выпала на долю мадам Мельмотт, и та испытывала ужасную неловкость. После всего, что произошло, она не знала, как встать и выйти из комнаты. Хлопоты последнего времени почти ее доконали. Мадам Мельмотт не радовалась своему величию и, вероятно, не верила в достижения мужа. Сейчас ее долгом было выдать Мари за молодого лорда, и сделать для этого она могла одно – оставить их наедине. Но она не знала, как встать со стула. Она по-французски выразила свою неприязнь к императору и желание весь вечер пролежать в постели. Ниддердейл нравился ей больше всех, кто приходил к ним в дом, и она не понимала, отчего Мари предпочла ему сэра Феликса. Лорд Ниддердейл заверил ее, что общаться с императорами и королями проще простого, поскольку они не ждут никаких слов. Мадам Мельмотт вздохнула, покачала головой и вновь посетовала, что ей не позволят остаться в постели. Мари, набравшись храбрости, объявила, что, хотя императоры и короли в целом ужасны, на китайского императора любопытно будет взглянуть. Тогда и мадам Мельмотт набралась храбрости, встала и направилась прямиком к двери.

– Маменька, куда ты? – спросила Мари, тоже вставая.

Мадам Мельмотт, поднеся к лицу платок, объявила, что ее замучила зубная боль.

– Я посмотрю, чем ей можно помочь, – объявила Мари и быстро пошла к двери.

Лорд Ниддердейл опередил ее и прислонился спиной к двери.

– Это возмутительно, – сказала Мари.

– Ваша матушка ушла нарочно, чтобы я мог с вами поговорить, – ответил лорд. – Отчего вы лишаете меня такой возможности?

Мари вернулась и вновь села на стул. После возвращения из Ливерпуля она тоже много думала о случившемся. Почему сэр Феликс не поехал? Почему не пришел сюда с ее возвращения, не попытался хотя бы ее увидеть? Почему не написал? Уж она бы придумала тысячу способов с ним увидеться. В воскресенье утром она пошла в сад и ухитрилась оставить все ворота открытыми. Он так и не показался. Отец заявил, что сэр Феликс и не собирался ехать в Ливерпуль. Он бушевал из-за денег и громко обвинял сэра Феликса в воровстве. О том, что деньги вернули, он дочери не сообщил. Но даже если сэр Феликс растратил деньги, почему он не нашел в себе мужества прийти и в этом сознаться? Мари могла бы простить все – даже то, что он спьяну проиграл деньги и тем сорвал побег, – если бы только он перед ней повинился. Чего она не могла простить, так это равнодушия – или трусости, из-за которой он не смел показаться ей на глаза. Мари и прежде порой сомневалась в его любви, хотя ухаживал он куда лучше лорда Ниддердейла. Теперь она видела, что сэр Феликс готов от нее отказаться. Без сомнения, она могла бы ему написать, даже несколько раз думала, что напишет. Однако если он ее любит, то придет сам. Мари была готова бежать с любимым, если тот