Лев, мягко взяв его за руку, сообщил Юле, что им нужно «отойти на одну минуту», и, скрывшись со Славой в их спальне, обнял его за плечи, прижимая к себе, прошептал на ухо: - Давай сегодня плакать, сколько хочется, а с завтрашнего дня верить в лучшее?

Тогда Слава заплакал – заглушено, стиснув зубы, а Лев обнимал его, гладил по голове, целовал в волосы, в лоб, в щеки, собирая губами слезы, и не зная, чем может помочь ещё, кроме как этими странными, бесполезными действиями. В груди саднило и ныло – навязчиво и без перерыва, как от зубной боли, только эта зубная боль почему-то локализировалась в сердце. Очень странно.

Был у него на третьем курсе такой препод, старый профессор Белинский, который любил повторять, как важно врачу уметь отключать эмпатию, ведь если проникаться состраданием к каждому умирающему, когда их по несколько человек на дню, «можно очень быстро закончиться и как личность, и как специалист». Лев всегда считал, что ему не грозит «быстро закончиться», потому что никакой эмпатии у него отродясь не было. Девчонки спорили с Белинским, мол, нельзя помочь человеку, если ты ему не сострадаешь («Ведь откуда тогда брать стремление помочь?» - говорили они), но Лев был с ними не согласен. На пациентов можно смотреть по-разному, полагал он, не обязательно из желания помочь. Он смотрел на них как на задачу, которую нужно решить, и правильным решением будет спасение. Если пациент умер – ты лузер, ты проиграл. Он ненавидел проигрывать.

Теперь, обнимая Славу, тонко улавливая его сбивчивое дыхание, чувствуя мокрые следы слёз на своём плече, Лев усомнился, что так уж не способен к эмпатии, как он думал раньше. Он пропитывался его эмоциями, как губка.

Давай я заберу твою боль, впитаю в себя до последней капли, мне это не сложно, я губка, я выжму самого себя и боли больше не будет…

Юля, демонстративно прочистив горло, крикнула из коридора:

- Вы там скоро?

Лев опустил взгляд на всхлипывающего Славу и крикнул в ответ:

- Ещё пару минут!

Слава поднял голову, принялся усиленно тереть глаза, но красные припухшие веки свидетельствовали о причине их заминки наглядней, чем слёзы. Лев не стал ему говорить, что от Юли ничего не скроешь.

Слава вернулся в коридор, понуро опустив голову. Лев, выйдя следом, виновато посмотрел на Юлю, а она отвернулась. Все пытались спрятать слёзы.

В тот день Лев переписывался со Славой до поздней ночи, утопая в собственной беспомощности: Слава писал, что мама плачет и «делает ещё хуже», а Лев отвечал глупыми шаблонными ответами: «Мне очень жаль», «Я рядом», «Я тебя люблю». Всё, что ему хотелось в действительности: оградить Славу от происходящего, забрать из семьи, спрятать от рака, от мамы, от смерти. Только это было невозможно.

Это была тяжелая ночь для всех, но на утро, как и договаривались, они постарались взять себя в руки: Юля поехала в онкодиспансер, Слава поехал с ней в качестве поддержки, Лев поехал со Славой в качестве поддержки… Славы. Тот то и дело повторял бодрые лозунги: «Всё будет хорошо», «Ты справишься», «Мы его уделаем, этот тупой рак», а Лев поддакивал: «Да, всё так и будет».

Через две недели такая жизнь – с больницами, лекарствами и уколами – незаметно превратилась в норму. Теперь это была их нормальная реальность: реальность, в которой у Юли рак, и в которой все остальные живут с учетом этой переменной.

Что не могло не радовать Льва: привыкнув к состоянию сестры, как к «обыкновенному», Слава повеселел. В первые недели они только и говорили, что о раке, прогнозах, шансах и вероятностях, но постепенно количество таких разговоров стало снижаться, и возвращались прежние: о друг друге, о будущем, о прошлом, о любви, о сексе – обо всём. Чаще всего, «прежнее» возвращалось между двумя курсами химии: пока у Юли был перерыв в три-четыре недели, все с предвкушением ждали результатов (помогло или не помогло?) и от надежд на лучшее они бодрились. Вот только не помогало. И, в конце концов, эти перерывы стали ассоциироваться с мрачными новостями: опять не сработало.

В таком подвешенном состоянии Лев сдал госэкзамены и, не смотря на фоновый стресс, получил «отлично». В одной из ситуационных задач ему попалась пациентка с раком молочной железы, и он так хорошо справился с решением, что комиссия закрыла глаза на то, как он перепутал сахарный диабет с несахарным в другой задаче.

Когда он через пару недель вернулся с дипломом домой, Слава, увидев синюю «корочку», небрежно брошенную на комод в коридоре, вдруг начал устало извиняться:

- Блин, прости, прости…

- За что? – не понял Лев.

- Я так замотался, что всё пропустил, забыл про твои экзамены.

- Я понимаю, что тебе не до этого.

- Ты, наверное, переживал.

- Нет, вообще ерунда, - соврал Лев.

Он зашёл в ванную вымыть руки, а когда вышел, заметил, как Слава с любопытством разглядывает вкладыш с его оценками. Стало очень стыдно за свои несколько троек.

- Ты был на выпускном? – с тревогой спросил Слава.

Наверное, решил, что и этот момент его жизни он пропустил. Но Лев не был, о чём сразу же сообщил.

- Почему?

- Не знаю, там всё слишком пафосно, - поморщился Лев. – И я не хотел давать клятву.

- Гиппократа?

- Нет, - фыркнул Лев. – Это миф, никто её не даёт. Это клятва врача России.

- И в чём же ты не хотел клясться? – полюбопытствовал Слава, улыбнувшись.

Лев, остановился рядом с ним, облокотился на комод и сказал в шутку:

- Ой, там чё-то типа: я обязуюсь действовать в интересах своих пациентов, даже если они геи, и бла-бла-бла…

- Ну да, звучит ужасно, - покивал Слава. – Молодец, что не поклялся.

Лев преувеличенно вздохнул:

- Я расписался.

- Вы обязаны в ней расписаться?

- Да, без этого диплом не отдают.

- Ну, хотя бы вслух эти человеколюбивые мерзости не произносил, - утешил его Слава.

Лев засмеялся, обнял его со спины и поцеловал за ухом – в выемку между шеей и линией скул. Раньше он часто спрашивал: «Как сегодня Юля?», но ко второму месяцу болезни научился определять её состояние по Славе: если шутит и смеется, значит, сегодня не плохо.

Он прошёл в спальню, желая переодеться, и Слава несколько деревянно двинулся за ним. Остановившись в дверном проеме, он стесненно произнёс:

- Слушай, у меня есть