Шрифт:
Закладка:
Глава 5
Ночка действительно выдалась неспокойной. Как я и ожидала, покоя мне было не видать, как своих ушей. Полночи шарахались пьяные компании, ведь назавтра ожидалась суббота. А как известно, если народ знает, что вставать чуть свет на работу не надо, то зачем спать?
И вот часов до трех утра в мою избушку долетали с улицы звуки гульбы: пьяные крики, пьяные разговоры, громкая музыка. Я предусмотрительно выключила свет и не подходила к окнам. Мало ли, вдруг кому придет в голову швырнуть бутылку в стеклянное окно?
После трех наступила тишина, аж до звона в ушах. И вроде бы спать хотелось, но не могла же я лечь на сыром диване, где до меня спал кто-то другой. Потом я догадалась заглянуть в тумбочку, которая, должно быть, помнила времена Сталина и странным образом до сих пор не развалилась. Там я нашла несколько относительно чистых простыней, которые насквозь провонялись сыростью и пылью.
Кое-как постелила и легла, но сон не шел. Майская ночь выдалась прохладной. Казенное верблюжье одеяло совсем не грело, а обогревателя я нигде не нашла.
И это, по словам Светки, график удобный! Может, и удобный, но какая жесть по ночам работать! Решено — как только будет возможность, переведусь в нормальную кассу. А потом поступлю в железнодорожный институт — думаю, трудностей не возникнет — я же сама сколько лет преподавала «Организацию перевозок на транспорте», — и засяду в теплом кабинетике где-нибудь в управлении.
Я не заметила, как провалилась в сон. Проснулась от стука в оконце. За стеклом стоял тот самый местный интеллигент, ну который «спасибо», «пожалуйста». Блин, блин, уже утро, и, наверно, надо открывать кассу, начинать продавать билеты.
Интеллигент забрал билет и побежал по лестнице к первой электричке.
А я кое-как умылась, используя висящий на стене допотопный умывальник и тазик под ним.
Потом подошла к зеркалу и критически осмотрела себя со всех сторон. Я не я буду, если не приведу Альбину в божеский вид.
Сегодня на мне было серое платье с синими бусами. Кстати, туфли я нашла дома, на антресолях — синие на серой платформе, вполне приличные. И почему Альбина их не носила?
Я достала из сумки расческу и принялась за волосы. Долго создавала начес и косую челку. Потом перевязала синей атласной ленточкой и подколола невидимками, чтобы конструкция не развалилась. Ну вот, теперь более-менее приличный вид!
Нанесла тональный крем и пудру на лицо. Результат — ну не то, чтобы потрясающий, но сойдет.
Канцелярский карандаш упорно не желал рисовать линию на верхнем веке, видимо, мягкости не хватало. На ладони, если намочить, проводит линию, а на веке — ни в какую! Ладно, тогда я достала тушь, поплевала в нее, взяла на спичку немного черной массы и аккуратно провела по верхним векам. О, получилось! Оказывается, у Альбины миндалевидный разрез глаз. И весь вид стал каким-то интересным, загадочным, драматическим.
Окрыленная первыми успехами, я накрасила тушью ресницы. Улет!
А вот красным карандашом из коробки сразу удалось очертить линию губ. Прекрасно! Теперь надо набрать пальцем румяна и нанести их на губы.
Несколько минут я любовалась собой в зеркале. Мне хотелось петь и плясать от радости, снося по пути неказистую мебель своим тучным телом!
Неожиданно в окно по-хозяйски постучали. Я увидела женщину в возрасте, невысокую, с мелкими короткими кудряшками.
— Открывай! — крикнула она.
Должно быть, сменщица.
— Альбина, ты куда это так намалевалась? — охнула женщина, вваливаясь в помещение. — На праздник небось?
— Да, в театр юного зрителя с дочкой идем, — нашлась я.
Сменщица — уж не знаю, как там ее зовут, — смотрела на меня во все глаза. Однако, пусть привыкает, я теперь всегда так буду ходить!
Перед выходом я еще надушилась «Красным маком» и только тогда пошла на электричку.
Электричка шла в город, и народу в вагоне было совсем немного. Зато в обратном направлении — за город — электрички шли переполненные. Всю дорогу я из окна с удивлением рассматривала толпы с ведрами и рюкзаками.
— На дачи народ едет, — прокомментировала женщина с соседней лавки.
— Как они там помещаются только? — отозвалась я.
— Да как, вон видишь, толпятся, как селедки в бочке. В проходах стоят, в тамбурах.
Вот же дикость, — поражалась я. Неужели нельзя чуть позже поехать, когда толпа схлынет? Да и вообще, зачем туда ехать? Сомнительное удовольствие — постоять враскоряку на грядках, под палящим солнцем.
— Зато ягоды летом наедятся, — словно услышав мои мысли, сказала женщина, — и овощи свои, и картошка. Но для этого потрудиться надо, каждые выходные поездить. У моей свекрови дача на тридцать втором километре. Так там с электрички еще полчаса через лес идти. И ничего!
Брр, я надеюсь, в моей семье нет дачи. Да если и есть, я туда точно не поеду.
Я вышла на перрон станции Вторая речка. Немногочисленные пассажиры на платформе потянулись к распахнутым дверям электропоезда.
Я вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Светловолосый мужчина в зеленой военной форме остановился на полпути к дверям вагона и, решительно развернувшись, подошел ко мне.
— Альбина, — произнес он дрогнувшим голосом.
На меня устремился взгляд светло-серых глаз. Электричка тем временем, весело поблескивая стеклами в лучах утреннего солнца, набирала ход и стремительно передвигалась дальше по своему маршруту.
Мужчина неотрывно смотрел на меня, а я не могла оторвать глаз от него. Взгляд его был полон любви и одновременно боли. Светлые брови слегка вздрагивали, сходясь к переносице.
— Я вернулся, — наконец, сказал он, и с неожиданной грустью поправил: — вернее, мы вернулись.
— Хорошо, — сказала я, не зная, как мне реагировать на эту новость.
Я совершенно не понимала, кто он для Альбины, и откуда вернулся. Но он смотрел с такой любовью и грустью, что у меня аж дух захватывало.
— Как живешь, Альбина? — голос его опять дрогнул. — Семья, дети?
— Муж, — пожала я плечами, — и дочь восьми лет.
Светлые брови опять дрогнули у переносицы. В светло-серых глазах отразилось отчаяние и даже, где-то в глубине, обида.
«Электропоезд, следующий до станции Первая речка, прибывает на четвертый путь», — раздался равнодушно-энергичный голос по громкой связи.
Опять
