— Какое отношение твоя философия имеет к кражам и незаконным проникновениям? — я, наконец, вырвал руку и прижал к груди.

Иволга поджала губки и посмотрела в глаза.

— Прямое. У настоящей свободы только одна грань. Моя свобода никогда не должна сковывать кого-то другого. Продаван за кассой в «Магните» переживет штраф в пять сотен. Он все равно ненавидит своё начальство и свою работу. И, скорее всего, скоро с неё уйдёт. Не моя вина в том, что он не свободен. А вот на концерте у «Би-2» все билеты были раскуплены ещё до того, как я с Димой договорилась.

Я замер, переваривая сказанное. Получается, что ничего мы у группы не крали…

— Ива…

— Не извиняйся, — широко улыбнулась девушка. — Ты просто слишком замкнут на своих тараканах. Любой свободный человек для тебя — дикий по определению. Обманет, обворует и бросит на обочине, как упаковку от презика. Только «быть свободным» — не значит «быть уродом».

Она положила руки мне на плечи.

— Знаешь, есть одна вещь, которая здорово раскрепощает.

— Да? Какая?

Ива повела плечами, мягко, плавно, совсем по-кошачьи, и подалась вперед. Я был выпивши, она — до невменяемости пьяна. Нужно было остановить, но…

— Поцелуи.

Целовала Ива жадно, долго и непрерывно. Её помада, чуть сладкая, моментально размазалась по мне, попала с языком в рот, ударила в голову и закружила. Иволга оплела меня руками, прижалась грудью и гладила, теряя пальчики в прическе, бегая ими по спине.

Не помню, сколько мы так сидели, наслаждаясь друг другом и ночью. Помню только, что после Ивушка перетекла на пол, распластавшись по ковру бордово-багряной свечкой. Я тоже лег, но с другой стороны, чтобы только наши головы были рядом. Тишину нарушать не хотелось. Стальная хватка совести, давившая на горло, ослабла и перестала беспокоить.

— Легче дышится, да?

— Да.

— Вот и ладушки. Только ничего себе не воображай. Я целуюсь часто, много, и с кем попало.

— Меня устраивает.

Мы еще помолчали, вдыхая ночной воздух, пробивавшийся в окно.

— А я сегодня с Леной, кажется, поругался. Из-за тебя.

— Какая честь! — хихикнула мелкая. — Давай, в подробностях!

— Да нечего тут давать, — я дернул плечами. — Ты ей не нравишься, вот Лена и отговаривала меня идти на концерт. Мол, доведешь до беды.

— Ну почему же! Я еще до кое-чего доводить умею…

— Угомонись. Лена спросила, зачем ты мне такая нужна. А я злой был, уставший…

— Ну? — девушка нетерпеливо сжала мне руку.

— Ну и спросил: «Какого черта тогда ты еще со Светлицким остаешься?». И ушел. Она, наверное, обиделась.

Иволга засмеялась, громко и пьяно.

— Ну даёшь! Молодчина, я уж думала, ты потерян для человечества!

Я улыбнулся шире.

— Что теперь делать, даже не знаю.

— Да забей! Она это переживет, тебя зауважает. Лена не дура, сама понимает, что с бабуином у неё не всё в порядке. А на правду не обижаются, ты ж меня прощаешь!

— А если обидится?

— Если обидится, — Ива повернула голову и чмокнула меня в щеку, — то у тебя есть я. Я вообще не обижаюсь!

— Так ведь ты меня не любишь.

— И ты меня.

— Романтично получается, — взгляд упал лапу под потолком. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону, как бы по кругу. — Давай еще раз. Я тебя не люблю.

— Я тебя тоже не люблю, — весело отозвалась мелкая.

Лампа качнулась ещё раз. Потом я закрыл глаза. Сон пришел моментально, прямо так, на полу, рядом с красноволосой.

Сон — тоже свобода, в каком-то смысле. Ни границ, ни оков. Делаешь, что хочешь.

Пока не проснешься.

Глава 5. Некрасивая

Спина болела весь день. Засыпать на холодном полу — отвратительная идея, запомню на будущее. Пришлось звонить в кафе, отпрашиваться, оправдываться, отговариваться. Ива еще спала, свернувшись калачиком, поджав ноги и совершенно не двигаясь. Я включил чайник, поставил воду в кастрюле, посмотрел в окно. Там, снаружи, город жил своей скоротечной и одновременно замершей на месте жизнью: прохожие тащились по делам, пересекая двор неровными линиями, автомобили увязли в пробке, как в клейстере. На ветку сел взъерошенный воробей.

Поймал себя на том, что совершенно не хочу туда, хочу оставаться здесь, в своей квартире, в безопасной, тёплой и тёмной норе. Никогда не покидать логово. Дом.

Вода закипела, я бросил в неё макароны. Чуть позже — сосиски. На их вкусный запах подтянулась Иволга.

— Оденься, а?

— Чё ты там не видел, — буркнула мелкая. Её, очевидно, похмелье мучило гораздо сильнее.

— Все видел. Но отопления ещё нет, дома холодно. Иди, оденься.

Ива фыркнула, но удалилась, чтобы через минуту вернуться в привычных шортах и футболке. Я поставил еду на стол.

Мы целовались. Вчера, пьяные, мы целовались. Неловко, но хочется повторить.

Ели молча, в теплой тишине, под желтым светом лампы. Во всех остальных комнатах я вкрутил белые, светодиодные, а на кухне оставил старую, тусклую лампу накаливания. Свет от неё теплый. Люблю.

Потом совсем рассвело, лампочку выключили. Столик у меня небольшой, сидели мы с Иволгой напротив, глаза в глаза. Улыбались друг другу. Потом она сказала:

— Сегодня придет парикмахер.

— Кто? — я отставил недопитый чай в сторону. Утро начинается с новостей.

— Парикмахер, — Ива показала на собственные волосы. — Чик-чик ножничками, потом краской, все дела. У меня концы секутся. Ну чё ты завис, па-рик-ма-хер! Судя по твоей шикарной короткой стрижке, ты знаешь это слово.

— Почему он приходит к нам, а не ты — к нему?

— Ну, во-первых, парикмахер не он, а она, — Иволга закинула ногу на ногу. — Во-вторых, эта самая она — моя хорошая подруга. Стрижёт и красит бесплатно, но в салоне, сам понимаешь, не позволят. Приходится делать дома.

— Понятно, — я доел