Это уже было явным оскорблением. Николай проглотил обиду и начал говорить так, словно пытался загладить свою вину, не будучи в ней уверенным:

— Вы ошиблись в оценке моих слов, но это не предмет для разговора. Людям свойственно блуждать в потёмках. Надеюсь, придёт время, и вы сами задохнётесь в своей неправоте: она смердит, как выгребная яма.

Татаринову стоило труда перевести эти слова, как можно мягче, и он обошёлся иносказанием:

— Надеюсь, придёт время, и вы сами поймёте, что сорные травы тоже цветут.

Видя, что фаворит богдыхана молчит, Игнатьев продолжил: — Вы с таким же успехом могли оказаться в моём положении, направь вас император в отсталую Корею или в недоразвитый Вьетнам.

Глаза Су Шуня потемнели.

— Вы хотите сказать, что по отношению к России Поднебесная империя столь же ничтожна, сколь ничтожны Корея и Вьетнам? Вы это хотите сказать?

Он задохнулся от гнева.

Николай возразил:

— Я хочу сказать, что вы превратно понимаете мою благонамеренность. Я человек военный и исполняю приказы. Оружие вам передаётся бескорыстно. — Он провёл рукой по подлокотнику кресла, ощутил фактуру ткани, обвёл пальцем узор. — Если отвергать добро, погаснет солнце.

Этот довод заставил его противника задуматься.

Разговор прервался. Воцарилось молчание.

Можно было ожидать, что беседа потечёт по новому руслу с большим дружелюбием, но, к сожалению, министр налогов прищурил свои узкие глаза и, не обращая внимания на шёпот помощников, жёстко произнёс:

— По мне, пусть лучше затмится светило, нежели будет унижено достоинство Китая. Ни о каком взаимопонимании и речи быть не может, если вы не признаете существующих границ.

Игнатьев вскинул брови:

— Кто вам сказал, что мы не признаем? Мы просим вас определить границы. Не на словах, на деле — на бумаге. Для этого и был составлен графом Муравьёвым Айгунский пограничный трактат. Осталось лишь перенести на карту, утвердить и всё! — Он широко улыбнулся, но в ответ увидел злобную гримасу.

— Вы не глупец и должны понимать, что земля Поднебесной империи это Срединное царство, а Россия всего-навсего окраина, тщательно подбирая слова, проговорил Су Шунь. — Вам должно быть известно, что без причины нет следствия. Пекин никогда не допустит, чтобы хвост махал собакой.

— Вы допускаете…

— Я ничего не допускаю, — прервал его Су Шунь. — Я считаю своим долгом сохранить могущество и целостность Китая…

— А кто против?

— …и не потерплю желание унизить мой народ!

— Позвольте, — как можно спокойнее стал говорить Николай, хотя обида закипала в сердце, выплёскиваясь через край. — Всё дело в том, что это вы нещадно унижаете меня, и все мои попытки урезонить вас лишь раздражают вашу милость.

— Я убеждён, — с холодной яростью глянул Су Шунь, — что вы только затем и въехали в Пекин, чтобы отсюда помогать вредить Китаю англичанам и французам.

— Каким образом? — поразился его логике Игнатьев. — И с какой такой стати?

— Вы не понимаете?

— Нет.

— Тогда я объясню. Вы воевали с Англией и Францией, и проиграли войну!

— Ну и что?

Сy Шунь посмотрел на свой веер:

— А то, что с тропы войны люди сворачивают на тропу разбоя.

— Скажите это Англии и Франции. Или вы видите в русских разбойников?

— Да, — мрачно отрезал министр. — Вы потерпели поражение, значит — подчинились чуждой воле. В вашем случае Россия подчинилась Англии и Франции и, разумеется, теперь обязана всецело помогать им в их войне против Китая, против моей родины и моего народа. Злую собаку прокормишь, а соседа — нет. Может, вы и не хотите, но вас побили, а побитый помнит палку: боль имеет воспитательное значение. Теперь вы действуете по указке: требуете передачи вам части наших земель. Какая низость! — негодование вновь заклокотало в его горле. — Быть униженным и унижать другого!

— Да чем же это вдруг Россия унизила Китай? — воскликнул Николай и недоумённо развёл руками. — Своим добрососедством?

— Добрые в клятвах не нуждаются, — гневно ответил Су Шунь. — Вы проиграли войну и предлагаете свою помощь нам — это ли не унижение?

— Мы предлагаем…

Фаворит богдыхана его не слушал, говорил своё.

— Мне незачем напоминать, но я напомню: подлый И Шань, подписавший Айгунский трактат, хоть завтра может предстать перед судом Русского царя! Он отстранён от должности, лишён всех званий, привилегий и наград, чего вам ещё надо? Извинитесь за проявленную вами низость и спокойно живите в Пекине, ждите, когда мы договоримся с теми, кто не даёт нам покоя вот уже несколько лет! — Он облизнул губы и продолжил. — Я не ищу с вами ссоры, вы для меня никто, обычный приставала, каких в Китае пруд пруди, но вот, что я вам скажу: вы не увидите печать Сянь Фэна на нашей с вами пограничной карте. Определить нашу границу так же невозможно, как невозможно оседлать тигра! — голос Су Шуня зазвенел от ярости и сорвался на крик. — Уезжайте!

Игнатьева, как будто по щеке хлестнули.

— Вы мне показываете на дверь? Вы — мне? — Его почти трясло. — Слава Богу, что я не обидчив. — Он знал, что Татаринов переводит не всё, и давал выход своим чувствам. — Хотя, признаюсь, нетерпелив. — Он пригнул голову и глянул исподлобья. — Отныне я приложу все силы для того, чтобы вы утратили свою привычку злобиться по пустякам!

— По пустякам? — задохнулся от гнева министр. — Седьмая часть Китая — пустяки? Всё! Я не желаю больше говорить на эту тему. — Он свернул веер и резко поднялся. — Я научу вас считать зёрна в мере проса! — Его колючие глаза сверкали гневом. Смотреть в них не хотелось, напротив, подмывало желание встать и выйти, лишь бы никогда их больше не видеть.

Они одновременно встали и раскланялись.

Переговоры прервались.

«Всё впустую, — обречённо вздохнул Николай перед сном. — Мне прямо указали на порог».

Глава VII

— Правитель загробного мира государь Янь не определил ещё срок вашей жизни, — сказал монах Бао Игнатьеву, когда Попов привёл китайца на Южное подворье. — Вы будете носить белые одежды и сидеть по правую руку царей.

У монаха было узкое лицо, резко выпирающие скулы, ввалившиеся щёки. Небольшой нос и плотно сжатые губы