Шрифт:
Закладка:
– То есть, он чем-то шантажировал ее?
– Возможно, возможно…
– А остальные? В вашем списке, если не ошибаюсь, были еще Ундина и Джульетта?
– Да-да, верно! Вы запомнили? А говорили, что равнодушны к театру! Да, в прошлом году театр Шереметьевых был на гастролях в Крыму. Главную роль, Ундину, в опере с тем же названием исполняла актриса Дарья Баркова. Нрава она была прескверного: замкнутая, необщительная, постоянно недовольная всем и всеми. Гневливая: в приступе ярости могла бросить в оппонента не только гребешок или веер, но и бокал, бутылку, чайник с кипятком – все, что под руку подвернется.
– Ого!
– Да-да. У труппы были с ней довольно неприязненные отношения. Она безумно ревновала своих коллег к успеху у поклонников. И воздыхателей своих тоже ревновала без меры. Насколько раз даже пыталась наложить на себя руки, правда, неуспешно: или вовремя из петли вынимали, или порезы на руках оказывались недостаточно глубокими, или доктор успевал промыть ей от снотворного желудок. Но однажды все сложилось иначе. В одну из ночей якобы после ссоры с одним из своих обожателей Баркова, подобно своей героине, пошла на берег моря и утопилась. Ее тело нашли утром в воде у ялтинской набережной.
Мышецкий перевернул страницу:
– А вот балерина Клаудиа Вирарди из Санкт-Петербурга. Она исполняла роль шекспировской Джульетты. Тут у нас тоже характер сложный, итальянский, взрывной, склонный к истерикам. Тема самоубийства Вирарди, несомненно, впечатляла. На званых вечерах она могла внезапно на глазах у всех приставить к своему виску пистолет и потребовать у случайного поклонника поцелуя, угрожая в случае отказа нажать на курок. Из-за этого даже приключилась пара скандалов. Так что тут, видимо, наш искуситель быстро нашел свою жертву. Вела она себя если не вызывающе, то капризно – такие персоны в жизни более актрисы, чем на сцене. И опять же, за несколько недель до гибели – поклонник, с которым она нигде никого не знакомила. В день премьеры – кровать, засыпанная лепестками роз, белоснежное платье, как на театральной программке, и большая доза опиума.
– Похоже на недавний случай с Лозинской.
– Именно. Это обстоятельство и привлекло мое внимание. Я стал искать похожие случаи и, кажется, не промахнулся.
– Я бы посчитал Вирарди классической самоубийцей.
– Меня здесь смутило именно наличие таинственного поклонника. До этого Вирарди заводила романы открыто и, я бы сказал, напоказ, с пафосом.
– Но, возможно, ее избранник просто был женат?
– Такие романы у нее тоже были и ее это нисколько не смущало.
– Но тогда ее вряд ли можно было повергнуть в тяжелую меланхолию, отказавшись на ней жениться, как в случае с Лозинской.
– Вот именно. Здесь он брал чем-то другим. Видите, ему не интересен один и тот же сценарий. Он все время их меняет и усложняет. И типажи жертв, которых он выбирает, тоже разные.
– Непростая публика, – выдохнул Азаревич. – Ну и задачку вы мне поручаете, ваше превосходительство!
– Знаю! Все понимаю: сложно! Материал очень неверный, улик мало, география расследования обширна, а в основе – лишь догадки, теории, домыслы. Но скажите откровенно: ведь вы его чуете, правда? Как и я – ведь чуете же! Да, он хитер, ловок, изворотлив, да и изобретателен, должно быть! Но он есть!
– И вдобавок музыкален!
– О да! Этого не отнять! Достался же ценитель творениям господина Чайковского! Кто знает, возможно, это некая навязчивая идея… Или индивидуальный почерк, как у воров или взломщиков. А может, это и вовсе умышленная игра с судьбой! Вызов неизвестному ему охотнику – следователю, сыщику: разгляди меня за всеми этими событиями, услышь, почувствуй нюхом, кожей. Вычисли! Найди! Реши меня как математическую задачу! Докажи как теорему! Выиграй у меня эту партию, господин законник, поставь мне шах и мат! Поставил? Взял?! Вот то-то же! Накось, выкуси! Значит, я сильнее! Значит, я лучше! Значит, именно я право имею! Право не просто казнить и миловать, а убедить жертву добровольно принести на мой изуверский алтарь самый ценный дар, которым располагает человек – его жизнь! Я знаю, Петр Александрович, вы его обязательно найдете! Возьмете за горло или посадите на цепь, но докажете ему, что он просто подлая тварь и никакого такого права у него отродясь не бывало!
– Я догадываюсь, что вы до сих пор под впечатлением от одного известного романа, – Азаревич усмехнулся.
– Вы тоже читали? Знаете, я раньше полагал, что его главный герой – лишь вымысел автора. Просто гипербола! Красноречивый, но частный случай, возведенный в высшую степень, какой не может приключиться в действительности. Теперь я уже не столь категоричен в своем суждении на этот счет. Новое время – новые характеры!
– Меня больше беспокоит, что новое время – это еще и новая мораль! – Азаревич вдруг дернулся на стуле, и его глаза лихорадочно заблестели. – Нет, человечество, конечно, и раньше не отличалось травоядностью: люди и государства всегда кромсали друг друга со всем остервенением, на которое были способны, но сейчас…
– И что же в том удивительного? – прокурор захлопнул свою записную книжку. – Война – это всегда движение вперед! Новые границы, новые угодья, новые рынки сбыта товаров, новые подданные – все это ценный ресурс. Вы же наверняка давно заметили, что война – самый яркий этап любой эпохи, а фигура воина – главная фигура истории и самая яркая примета времени. Кольчуги, панцири, плюмажи, мундиры, нашивки, эполеты, горящие огнем клинки и пуговицы – вот то, что определяет облик века.
– И потому насилие – едва ли не основной движитель истории…
– Вы полагаете?
– Да. Вот вам пример: и у паровоза, и у парохода двигателем выступает паровая машина, но в паровозе она толкает колеса, а в пароходе – гребной винт. Так вот, у истории цивилизации, похоже, тоже есть двигатель. Это страх, инстинкт самосохранения, стремление общества любого размера к безопасности и изобилию. И подобно тому, как двигатель механизма приводит в действие его движитель, так и страх с
