Шрифт:
Закладка:
Наступила ночь. Окружив себя со всех сторон охранением, поставив орудия в центре, батальон сразу же заснул крепким усталым сном, слышны были лишь стоны раненых… но что я мог сделать?
Рано, чуть поднялась заря, я тронул батальон, и мы тронулись в наш неизвестный путь. Все мои стрелки и офицеры голодные, и я решил выслать моих последних конных разведчиков в направлении железной дороги (командир полка по неизвестным нам причинам забрал от каждого батальона конную разведку и оставил для нас по 5–6 конных). Через полчаса они вернулись, будучи обстреляны. Значит, мы еще не вышли из окружения. Тем же порядком мы двинулись вперед. Вышли из леса, и перед нами было большое открытое поле, а на другой стороне этого поля снова шел лес.
Наша дорога шла через эту открытую местность. Как только батальон полностью втянулся в это открытое поле, с нашего левого фланга вышла громадная масса – лавы конницы; как черные тараканы, они начали сперва шагом, а затем перешли на рысь. Я приказал быть готовыми к отражению конницы – 1-й и 2-й ротам встать в первую линию, 3-й роте продолжать охранение нашего тыла, и «Особой» роте быть в моем резерве. Каре я пока не ставил, так как хотел убедиться, куда противник решил нанести свой удар.
Мои стрелки отлично знали строй против кавалерии, и я о них не беспокоился. Два орудия встали позади первой линии и в любую минуту могли выкатиться вперед, то есть в ряды 1-й и 2-й рот; все наши пулеметы были готовы и заняли позиции – три в первой линии и по два на флангах. Лава кавалерии перешла в карьер. Команда: «Против кавалерии! Стройся!» – и, как на учении, роты построили каре. Все ближе… и ближе. Я все еще выжидаю и, допустив их на короткую дистанцию, командую: «Огонь!» Два орудия били на картечь, и первая лава конницы была сметена, а другие бросились назад и, перестроившись, снова пошли в атаку. Но их постигла такая же участь, как и первых. Было страшно смотреть, как орудийный огонь взрывал людей и лошадей… Все перемешалось в кучу лошадей и людей, и на этом их конная атака захлебнулась. Стрелки бросились ловить лошадей. От раненых кавалеристов мы узнали, что это был особый конный ударный отряд в 600 сабель.
Что мне делать с ними? Большинство мобилизованы. Приказал санитарам взять их с поля, и на опушке леса санитары постарались перевязать многих из них. Красные придут и позаботятся о них, а у меня нет времени заниматься ими. Батальон свернулся и тем же порядком двинулся вперед. Наша конная разведка натолкнулась на кухни этого особого конного отряда, их было две, полные щей и вареного мяса с гречневой кашей, а также масса хлеба. Радости было много, и я решил задержаться и накормить стрелков. Это взяло у меня около полутора часов, и я стал беспокоиться, что красные снова преподнесут нам сюрприз, – надо двигаться. Кухни мы не оставили, а взяли с собой, думая, что могут пригодиться в будущем.
С командиром батареи у нас были самые дружеские отношения. Он кадровый офицер, с большим опытом Германской кампании, и все время преподносил мне комплименты о том, как я умело распоряжаюсь боем и что все офицеры и стрелки в восхищении от меня и т. д. Эти комплименты всю мою жизнь смущали меня, я почему-то их не переношу… Мы очень много рассуждали о причинах гибели полка, и он удивлялся, как я мог сохранить батальон, ведь этот батальон был комплектован такими же стрелками, как и 2-й и 3-й батальоны. Как же так случилось? Я ему подробно все объяснил, и он только грустно вздохнул и покачал головой.
Мы идем, и никаких сопротивлений со стороны противника нет, видно, они получили хороший урок… Мои стрелки поймали 12 лошадей с седлами, и я решил их влить в конную связь, а для этого мы выбрали 12 стрелков, которые ездили верхом раньше. Я взял из 2-й роты прапорщика Норкина, который был вольноопределяющимся в 5-м Уланском Литовском полку, и приказал ему привести команду в порядок. Шашек было взято масса от убитых и раненых красных.
Наконец – радость: наш разъезд встретился с конной разведкой Уральского или Уфимского (не помню) полка. Перейдя их линию обороны, мы были встречены с большим удивлением, когда они увидели стройные ряды 900 штыков – сибирцев. Спрашивали – какая дивизия? И когда наши стрелки ответили, что это 1-й батальон 49-го Сибирского стрелкового полка, они кричали: «Врешь, сибиряк, таких батальонов нет!»
Я начал разыскивать штаб дивизии и после долгих поисков нашел начальника дивизии. Рапортую, что 49-го Сибирского полка 1-й батальон выбрался из этой каши и что он прикажет, как поступить дальше? Он спросил меня: «Сколько штыков вы вывели?» Я ему отвечаю, что около 900 штыков. «Прежде всего я вас благодарю за доблестную работу, господин капитан, и назначаю вас командиром 49-го Сибирского стрелкового полка. Остатки от двух батальонов и от двух полков вольются в ряды вашего полка. Сдайте всех больных и раненых в санитарный поезд, который будет ожидать на разъезде около деревни». Я ему ответил, что 70 штыков из двух батальонов я уже влил в наш резерв. Он также сообщил мне, что у него есть до 300 штыков – остатки 50-го и 51-го полков. «Отходите в деревню (не помню названия), я даю вам пять дней отдыха».
Таким образом, я имел полк больше 1200 штыков, которые я разбил на три батальона, назначив лучших офицеров на должности батальонных командиров. На этом я кончаю описание трагедии 13-й Сибирской стрелковой дивизии.
В будущем мой полк принял тяжелые бои и под Курганом, во встречном бою, разбил 318-ю советскую дивизию, забрав в плен около 600 человек, пять орудий с полной упряжкой, полевой санитарный отряд с двумя докторами и семью сестрами милосердия. За этот бой генерал Зощенко представил меня к Георгиевскому кресту, но получить его я не смог, так как началось полное отступление нашей армии. Хотя
