– Так ты и людей не мочишь, – легко хлопнул свою рюмку Клок. Ксюша приподняла бровь.

– Ручки-то чистенькие-чистенькие! – поцапал Клок руками за воздух. – Ты же ручки ни разу не замарала, жаркой всех палишь, крови не нюхала, за храпок не брала – это разве мочилово? Не, Ксюха, не катит: не блатная ты, а лепила залётная, кукла стеклянная, понты, тока, кидаешь, а мы те не фуцаны; сама не пьёшь, ручонками своими не мочишь… может, ты не трахаешься ещё?

Ксюша стерпела насмешливый взгляд, поставила шлем на стол, схватила рюмку и махом выпила первую в своей жизни плесуху. В ноздри шибанул запах плесени, желудок разом вспыхнул огнём, пищевод сжался, стараясь выблевать пойло. Перед глазами закуролесилось, Ксюша едва устояла. Клок придержал её за спину и хихикнул.

– Могёшь, бикса! Может ты и не понторезка, может ты и на Тузах обсидишься, как подрежешь меня!

– Чё ты звездишь? – еле выдохнула опаленой глоткой Ксюша.

– Да ты не рисуйся! Я бы сам так вмочил, если б маза попёрла Центр захапать и над ухом кто-то левый пыхтел, – налил им ещё по рюмочке Клок. – Не палишь, как впервой на Колечко нарисовалась? На алё, на морозе вломила! А я бы всю братву кликнул – не отмахалась бы. Ведь кликнул бы? Кликнул? Не стал!

Ксюша огляделась по сторонам: не прячутся ли на Тузах пристяжные или загонщики Клока? Кажется, никого кроме них на точке у крышака не тусовалось, если не считать измутуженного в усмерть Халдея.

– Щас ваще другие расклады: чё нам мочить-то друг друга? – Клок взял рюмку и придвинул Ксюше вторую, но она, не будь дурой, пить больше не стала; и с первой-то рюмки её так развезло, что перед глазами кружилось. – С вашими из Башни наша зареклась дела мутить после Серого, а я чё? Клок согласный! Но, смотри, Ксюх: ты от загонов носик воротишь, на кой хер тебе с ними в одной теме мараться? Лучше меня поднапряги, ага?

Клок выпил, но глаз с неё не спускал. Он отставил рюмку, занюхал рукавом шубы и спросил в лоб.

– Колись, бикса, чё те надо? Какие резоны тебе блатных подминать? Ладно, Скипер про тебя шкнягу по районам толкал, есть за чё им хер отрезать, но я-то на Колечке ещё просёк: поиметь ты меня хочешь, как шмоху подвалохшную, и кто-то матёрый тебе на всех в Центре стучит.

– Ну, просёк ты, чё дальше? – Ксюша шарила по столу глазами в поисках ножа или вилки.

– Дальше? А дальше, лапуля, такой расклад… – подвалил к ней Клок. – Ты мне прямо щас прозвонишь, кто это скурвился и тебе банды сливал, чтобы падалью этой на районах у нас не воняло, и ещё прояснишь, чё те надо с моей Каланчи, на кого зверюгу спускать, чтоб она не нас, а других жрала? Кого сотней бригад ты, краснучечка, размотать хочешь?

– Хера ты умный. Раз в башке масло есть, чё сам не прикинешь?

Клок со стеклянными глазками давил лыбу, будто с ней на чужую жизнь в картишки катал.

– Темка ясная, просечь можно. Только Чёрт тебе – не Халдей с Крысюками, его срезать позашкваристей будет… – Клок оглянулся на крышака Скорбных. – Эй, выдрочень гнойный, ты хвостом там не шаркнул ещё?

Халдей тяжело замычал. На губах у него вспузырилась кровь.

– Жив, чмырьё. Для тебя берёг, лапуль. Башню заломим, Черта подрежем: братва за тёплую зимовку – в Котёл с ложкой полезет, не то что к Чёрту на Рога. Ты, биксочка, деловая, с тобой можно в ногу шагать, значит есть реальная тема обсидеться на чёрной хате. Только за куклой стеклянной пацаны не пойдут, – Клок выхватил из-под шубы литень, мог легко пырнуть Ксюшу, но лишь перехватил его за острие и показал ей.

– Не по масти ты нам, лапуля, мокрухи на тебе нет. Хошь по блатному? Шею вскрой Крысоёпу, вот тогда по братве прозвоню: «Ты Халдея урыла!» – вот тогда будет авторитет. А меня кончишь, чё, пацаны за тобой пойдут, чё ли? Не, бикса, не катит. Ты крышаков не мочила, ты реально загон не утюжила, ты тока Пташка залётная. Мозговитая? Ну… Смазливая? Ну и чё? Поступишь с Халдеем при мне, вот тогда я всем задвину, что ты не чужими ручонками жар загребашь, что я за тобой хоть к Чёрту на Рога, хоть куда ломанусь. Но без меня, бикса, без моего блата – всрёшь ты, чё летом зацапала. В одной темке мы с тобой замесились, а ты ещё жахнуть меня хотела!

Он со смехом воткнул нож между блюд и бутылок. Каланча сотрясалась от глубоких басов, так что вздрагивала посуда. Халдей низко хрипел на верёвках. Ксюша упорно смотрела на нож. Кто сказал, что она не убивала? Скольких на улицах, скольких на тракте, скольких на Скиперской Вышке пожгла? А скольких до этого? В голове резанул вопль кутыша, перед глазами сверкнула фарфоровая змейка. И почему именно это лицо она вспомнила, других что ли нет?

Ксюша тяжело навалилась на стол и выдернула острый нож. Вторую рюмку плесухи она выпила залпом – для храбрости. Теперь её почти не тошнило, и живот не так сильно жгло. Но в голову всё-таки ударило сильно, и перед глазами мутилось. Ксюша потрясла головой и, покачиваясь, побрела к связанному.

– Так его! Так! – заржал сзади Клок.

Халдей тупо свесил башку, седые кучерявые волосы слиплись от крови, сам он удобно подвешен, чтобы взять за вихор и рассечь глотку. Она убивала, она убивала не раз… Пусть не своими руками, пусть не ножом – молнией, но она не раз видела, как корчатся и подыхают люди. И чего от бандюка так воняет? Раньше от них не воняло – не так. И кожа у него – липкая, лихорадочная, когда Ксюша коснулась. Вот это и значит жизнь, эта горячка? Только прищемят – бьётся, потеет, смердит. Ну и что? Сейчас она перережет горло Халдею и выпустит ему жизнь вместе с кровью. Мычит, стонет: больно, наверное, со сломанным-то костями; Ксюша поможет ему, человек такой нежный. Просто взять, и… Да какой он ей человек! Только тварь, он бандит, он висит на верёвках, как кукла, как змейка, как кубик, игрушка, подаренная ей Клоком, и Клок велит, что ей делать!

Да кто он,