– Ну, мне камеры самой не нравятся. Чего они тут везде за всеми подглядывают? Хочешь, мы их отключим? – вкрадчиво зашептала она. – Я, правда, не знаю, как это. Хочешь, я тебя в ту комнатку проведу, и ты сама выключишь?

– Выключить камеры? Ты чего, я совсем не хочу, – искоса глянула на неё Ксюша. Лиза на миг растерялась. – Я сказала только: ерундой перед камерами не занимайся.

– Ты точно не хочешь? – не сразу опомнилась Лиза, но тут же поправилась. – Ну, ладно, как хочешь. Я, наверное, в душ тогда пойду: вспотела на турниках-то!

– Иди, хотя бы в душе камер нет. Я тебя у нас в комнатах подожду, – отпустила её Ксюша с улыбкой.

Лиза весело, пусть немного суетливо, побежала к выходу из тренажёрки.

Сообразительная какая, всё наперёд знает. Понятливая и вышколенная, как Гавран, девчушка-простушка: приятно поговорить!.. И как свою тяжёлую жизнь за горами расписывала, про деревни голодные, про скитания свои, про оседлышей и разбойников. Как же такая добренькая, инкубаторная, среди них жила, как же не оскотинилась?

Ксюша побрела следом за Лизой. В бело-голубом кафельном зале расположилось двенадцать душевых кабинок. Двери кабинок полупрозрачные, и видно, где моются. В одной кабинке плещется вода. На дверце шкафчика висят сброшенные футболка и шорты. Ксюша развязала и стянула с себя комбинезон и бельё. На чистом белом потолке – ни одного тёмного купола камеры. Взрослым бабам Ксюша давно не доверяла, мужикам – уж тем более, но соплячке чуть не прозвонила: и что в городе делает, и зачем ей камеры отключать, и кого она в Башню провести хочет.

Ксюша подошла к занятой кабинке, отодвинула мутную дверцу и залезла под горячие струи. Лиза охнула и обернулась. Ксюша плотно задвинула дверцу кабинки за собой.

– Я ещё не домылась! – отёрла лицо Лиза. Ксюша крепко взяла её рукой за затылок и пристально заглянула в испуганные серые глаза.

– Ну чё, соска, сама расколешься за Кощея, или тебя как шкицу отъелдарить?

– Пусти! – дёрнулась Лиза. Ксюша легко удержала её. Силёнок у соплячки и правда немного, но главное на лице всплыло всё, за что могли прессануть. Случайных людей в Башне нет, не бывает, и босявка, подсаженная к ней, на опыте.

– Я закричу! – вцепилась Лиза ей в руку. Ксюша припёрла её спиной к кафельной стене.

– Кричи, рыжуха. Только ты мне чё надо, а не просто кричи.

Глава 15 О чём плачут Вечные

На общем столе в гнутой жестяной подставке горела таблетка сухого спирта. Жёлто-синенький огонёк трепыхался, играл отблесками на тарелках и кружках, на закинутой полотенцем кастрюльке и на расколотом забрале шлема. Только на Ксюше густо залегла тень. Нели сидела за своим краем стола и плохо видела её лицо.

В старом доме сильно похолодало. Топить было нечем: ни нормальной плиты тебе, ни буржуйки, даже стопельников Ксюха не приносила. Нели готовила на сухом спирте и почаще разогревала еду, чтобы хоть как-то согреться. Похлёбка из концентрата остывала перед Ксюшей, нарезанный фруктовый салат подсыхал в миске. Осеннее солнце пряталось за низкой хмарью, в квартире сгустился траурный сумрак, на полках и мебели залегла пыль.

Нели куталась в шаль, словно пряталась от серебристой химеры за спиртовым огоньком.

– Каланчу Крысоедов взять надо. Скорбные обсиделись на улицах – хрен прошьёшься: всюду норы у них, начки, кабуры. Ломти дом отожмут, всё пропалят с чердака до подвала, а Крысюки сквозь дыру впишутся и нам по хребтине закидывают. По пяти раз на дню одна точка от их к нашей ходит. Скоро дубак, загоны толпами с Раскаянья прут. Чё-то надо решать с этим, Нели. Пораскинь-ка мозгами.

В осенних потёмках, да ещё с одним глазом, и книгу-то ей не дочитать. Интересно, как там у Коренной с Воронским: свалила от крышака своего? Нели бы точно свалила, за каким-нить кентом лопанулась бы: любит, не любит, а пофигу…

– Алё, шмонь старая! Ты чё кулёк напялила, или тебе его сбить? – окрикнула Ксюха.

– Жути не нагоняй, – прогундосила лычка. Что-то прежние тупняки накатывать на неё часто стали: всё она слышала, только думала про своё. – Вот ведь всралась тебе эта Вышка Крысячья? Бери, чё есть, и обсиживайся на своих Каланчах до весны. Все районы снегом скоро по самые яйца и Скорбным, и Взлётным завалит: как Крысюков дожимать? Никуда они, ё-ма-на, от тебя, Ксюха, не закопаются, сама начься в дубак, и по теплу их щеми.

Нели услышала, как заскрипел стул на тёмной половине столовой, и Ксюха нарастающим голосом надавила.

– Да ты, лярва одноглазая, одупляешь, чё гонишь? Если я Крысюков на закорки к себе посажу, мне весь хребет искусают; Раскаянье раньше кинет хвоста, чем Халдей! До весны на чужих костях чилить? Ты тут матрас душишь, курва, а мне с падалью Взлётной под пули и на железо ползти! Какой тебе: «всралась Вышка», тупорылая ты манда, я всё, чё есть, на банк кинула, мне до зимы весь фартовый расклад с бандами нужен! Весь! Усекла?! – гаркнула она в голосину, так что огонёк на горелке затрепыхался.

– Да осади ты базланить… – пробурчала лычка, избегая смотреть на серебристый комбинезон в полутьме. – Нет щас резона на Крысюков агриться. Сколько с ними рамсилась, и чё? Ты ваще только за свой напряг палишь? У Скорбных напряга не меньше. Халдей не свистит, на запасах до весны процынкуют, ну а летом? Вы им подвалохшных срезали, улицы закупорили: дань с кого отжимать, волна где попрёт? Чё жрать-то Крысюки по весне будут?

– До весны ещё дожить надо, а Раскаянье с голодухи кишки узлом свяжет! – шипела Ксюша из темноты. Нели наклонилась в её сторону с кресла.

– А ты не с калитки к Скорбным ломи, а прямо из хаты. Много пацанчиков у Крысюков, кому за Право и за Халдея с пустыми кишками топать охота? Подкинь их нахрапам темку, мол, жратвы у Кольца на всю зиму, и на весну с их же подвалов подрезано, а Скорби с голодухи по весне мизгу жрать придётся. Улицы им закупорьте, нахрапы к Халдею стрельнут, волну вызудят, и не пройдёт волна. В бошках тогда у нахрапчиков продуплится за кого стоять надо и на хер им Халдей нужен.

– Замутить срез Халдею на