обставлена целостность морской добычи. Достаточно поставить подле сложенных вещей колышек или письменную заметку, чтобы всякий понял, что они не брошены или обронены случайно, а оставлены нарочно для сохранения. Кому из проезжих приведется взять по дороге из чужого сена охапку на корм лошади, тот всегда положит в зарод деньги по цене сена. Оставленная лодка, пойманная оторвавшаяся сеть тоже неприкосновенны, как и добыча. Уважение к чужому труду доведено даже до такой тонкости, что ценится рабочее время, бесполезно потраченное по чужой вине и для других и оплачивается виновным как бы употребленное по найму в его пользу. Таковы дни, потраченные на отыскание украденного, за труд при перекосе травы, помятой скотом.

Запахался в чужой участок, засеял чужое поле — урожай получай весь себе, но за землю заплати кортомные деньги или отдай весь урожай, но получи с обиженного семена и плату за работу. Нарубил по ошибке дров в чужом лесу — вези их домой, так как прилагал труд, но хозяину заплати по приговору суда и т. п.

Подобное трудовое начало применяется и в семьях к женщинам. Исключая повсеместный нерушимый закон о приданом, которое безраздельно принадлежит жене, принесшей его в дом, — собственностью последних признается также и все заработанное в доме: всякий посторонний заработок обращается в женину пользу. Если вдова жила с мужем долгое время, значит, накоплено имущество совместно и в нем она является полноправной наследницей, и не только она законная сожительница, но и незаконная. «Сестра при братьях не вотчинница», — выговорила старинная поговорка, но если она работала на них, будучи вдовой долгое время, суд отдает ей наследство. «Мы нигде не видели, — говорит изучавшая эти отношения в среде крестьянской г-жа А. Ефименко, — более идеально развитого уважения к трудовой собственности, чем на нашем глухом севере. Одним словом, трудовой принцип красной нитью проходит через все наследственные отношения крестьян, поскольку они определяются обычным правом». В крестьянских судах интересы слабой стороны, т. е. женщины, более принимаются во внимание. Крестьянский суд, руководясь своими обычными понятиями о справедливости, относится к женщине мягче, чем закон. Муж требовал от жены имущества ее — приданого: платья и заработанных денег — и при этом выхвалялся, что он ее «в пол втопчет, и при живности ее более никакого согласия делать не будет, кроме побоев». За все это суд волостной приговорил мужа к наказанию розгами.

В Малошуйке я сел опять верхом на лошадь и на этот раз решительно на клячу, для которой собственное право и личный каприз были выше всего остального. Тяжело ступала она своими уродливыми ногами в липкую болотную грязь, размытую крепким осенним дождем, лившим целые сутки. Лепила эта грязь всего меня с головы до ног; к тому же дорога шла безутешными, бесприветными местностями. По сторонам тянулось как будто поле, стояло много стогов, как будто сена; торчали миллионы колышков, к которым, вероятно, также приставлены будут копенки сена или лучше болотной осоки. Шумел кое-где народ, подбиравший траву коротенькими своими косами-горбушами; лаяли собаки; валялись перед теплинами ребятенки; заползали некоторые из них в наскоро плетенные шалаши. Все казалось как будто так же, как и в благодатных местах Приволжья, но только при внешнем взгляде: частности изменяли этому случайному впечатлению и не оправдывали его.

Вилась прихотливыми изгибами речка в стороне от дороги, но с совершенно голыми берегами, без ивняка, без другого леса, хотя и с теми же мертвенными водорослями; беспредельно тянулось вдаль опять ржавое, безжизненное болото. Только некоторой жизнью отдает передняя гора, по которой разостлался ячмень и выяснилось на вершине ее село Ворзогоры. Поле не безбрежно уходило в даль, а также, в свою очередь, охвачено было мертвенным болотом, да едва ли и само в то же время не было болотом, хотя и со скудной, жестокой травой. Дорога все время тянулась гатью; гать пересеклась рушившимся мостом, перекинутым через речонку. Лошадь не слушалась, боялась моста, не умела ладить с выбоинами гати; хотелось ей идти по болоту стороной — зачем, для чего? Она норовилась, брыкала задними ногами, свалила меня в грязь раз, и другой, и третий. Я взял другую из телеги, но выгадал немногое: раскормленная болотным сеном, которое скорее раздувает, чем питает желудок, лошадь эта представляла решительное подобие бочки, неловкой, почти невозможной для сидения. Какого-нибудь седла взять было негде. Кое-как добрались мы до перевоза через р. Нименгу с грязными, расплывшимися берегами, по которым ходить человеку в дождливую погоду едва ли возможно. На перевозе стоит таможенный солдат, не здешний уроженец.

— Поломало же ваше благородие на порядках. Изволите видеть, проклятые места здесь: таких я нигде не видал, всю Хохляндию с полком произошел. Вот в Сибирь посылают, а зачем? Пошли сюда — намается хуже ада кромешного. Здесь, я доложу вам, только и жить бы надо морскому зверю: смотрите, какой народ — мелкота: в гарнизу не годится. А оттого гниет народ: яшный хлеб ест, приварок какой в честь почитает. У них, вот изволите видеть, и лето и зиму на санях ездят. Запоют они теперь песню, такую длинную, что целый день тянут и на другой день еще допевать оставят, ей-богу! Совсем, выходит по-нашему, кромешные места здешние — вот что. Извините меня, ваше благородие, на таком крутом слове!

Но, как известно, летом на санях здешние жители возят только сено к стогам в полях, а такой длинной песни, чтобы тянулась целый день и на другой день оставалась, мне не мог сообщить никто из здешних. Видимо, солдат был озлоблен и скучал здесь по дальней родине, которая отошла от него далеко-далеко (солдат был из Нижнего). Случайность и житейские обстоятельства завели его сюда, в крайнюю даль России, — случайность, может быть, и возвратит его на родную сторону.

Через час я уже был в Ворзогорах, жители которого считаются лучшими судостроителями. Они строят и романовки для лесной компании, строят и ладьи для своих промыслов. Ловят также ворзужане сельдей и мелкую морскую рыбу переметами и бреднями, при тех же приемах и обычаях, как и всюду в Поморье. Село делится на два: в обоих свои церкви, в одном даже две, из которых одна новенькая, красивая с виду и богатая внутри.

Каменисто-песчаными и высокими горами шел отсюда путь в Онегу. По сторонам расстилался ячмень,наполовину в то время (23 августа) уже выжатый. Спустившись с горы, дорога пошла в лес — настоящий лес, с высокими, не всегда дряблыми деревьями, с просинью по сторонам, со сплошной лесной стеной, сквозь которую прямо,