Свет Сударь Микола многомилосливой!

Попусти тонкой молодой незвучен голос.

Случилось слыхать сизой косатой голубушке

От чужих-то от младых от ясных от соколов

Через три губы синя солона моря

Есть мощи-ты среди синя солона моря.

На зеленом-то высоком на острове

Стоит Божья церковь преосвященая.

Благословите же,

Соловецкие преподобные чудотворцы многомилосливые,

Попустить тонкий молодой незвучен голос

По родительскому теплому витому гнездушку.

Попускает невеста звучен голос к родителями как бы опомнившись, что забыла спросить и благословиться у них: «Чей дом, того воля довольная волюшка». Затем плач о своей воле: «Прости, вольная волюшка! Оставайтеся все шуточки-глумочки у родителей в дому. Прошла теперь, волюшка, у красных солнушков. Пошла я повыступила во женско печально, житье подначально. Не своя теперь воля-волюшка: день пройдет, даваючи, другой слова дожидаючись; третий похоячись (т. е. наряжаючись): вот и вся неделька семиденная прошла — прокатилася. Приношу благодареньице, что дрочили (ласкали) да нежили, крутили (наряжали) да ладили». Вставши с лавки из печного угла, она идет давать отцу «здоров». «Здоров» этот подлиннее всех и поскладнее:

Расшанитесь-ко, народ, люди добрые,

Чужи белые хороши лебедочки, —

Дайте несомножечко пути-дорожки широкия

Со одну добовую мостовиночку:

Пройти-проплыть сизой косатой голубушке

На родительский дом тепло витое гнездушко

Перед белые столы перед дубовые.

Могу ли усмотреть, дитя бедное,

Сквозь туман горьки слезы горячил, —

На которой белой брусовой на лавочке

Пекет красное солнце угревное,

Сидят мои желанные сердечны родители

Пропивают меня, сизу косату голубушку,

Во зладейку-неволю великую.

Послушай-ко, желанный родитель-батюшко,

За каку вину-опалу великую

Отдал да обневолил во злодвйку-неволюшку?

Разве не трудница была, не работница,

Не верная слуга все изменная:

Изменяла ль тебе красное солнце угревное,

У всякаго зелья — работы тяжелыя?

Не берея была красным наливным ягодкам,

Не ловея была свежия рыбы трепущия?

Разве укорять тебя стала, упрекать

При толпах тебя — при артелях великих,

При славных царевых при кабаках?

Лучше найми меня в казачихи-нахлебницы,

Возьми собину счетную — золотую казну,

Заплати-ко чужим ясным-то соколам

За проторы убытки великие,

За довольное хмельно зелено вино.

Старик в начале песни сидит задумчивый, и так как стихи водятся самым заунывным голосом, то и нет того отца, у которого не растопила бы эта заплачка сердце и который бы не рыдал на всю избу. Плач становится общим. Невеста, которой уже надорвали нервы до того времени, плачет исподтишка. Кланяясь в ноги, она с трудом поднимется, обоймет отцову шею да и скатится головой на плечо. Редкая из невест допевает стихи благодарственные сначала отцу, потом матери, братьям и всем семейным по тому же порядку, в каком пишут письма родным с чужой стороны. Благодарят за невесту подруги ее и за то, что давали много вольной воли, дозволяли «ходить-гулять по гульбам-прохладам, по тихим полуночным вечеринкам; наделяли покрутой-покрасой великой, что дивовался народ — люди добрые, завидовали милые по дружки-лебедушки».

Когда выберутся из избы гости, невеста одевает девушек — одну барином, другую барыней. Барина в синий кафтан, барыню в хорошую шубейку и платок. Эти двое идут к жениху с песнями и отдают ему честь поклоном от невесты. Посланных сажают за стол и потчуют вином или водкой. Редкая из них не выпьет при этом двух-трех рюмок, стараясь вернуться к невесте пошатываясь, как бы пьяной. По дворам проказят: у холостых ребят опрокидывают на дворах костры дров, загораживают дорогу в ворота дровнями, санями и пр., что попадет под руку. Выбирают, разумеется, те дворы, где понужнее и поприятнее. Чаще же всего затаскивают дровни на реку и запихивают в прорубь.

Возвратившись к невесте, начинают гулять: заунывные песни сменяют на веселые. Захватившись в круг руками, вертятся, притоптывают и поют такую песню:

Бражка ты, бражка моя, Да и-и-их-и!

Дорога бражка поссучена была

На ручью-то бражка ссученая,

На полатях рассоложенная.

Да на эту бражку нету питухов,

Нет удалых добрых молодцев.

Я посля мужа в честном пиру была,

Со боярами состольничала.

Супротиву холостова сидела,

Супротиву на скамеечке.

Уж я пьяна я не пьяная была,

Я кокошничек в руках несла,

Подзатыльничек под поясом.

И пошла крутить гульба до упаду. Некоторые девушки остаются ночевать у невесты.

Утром приходят от жениха дружки — два холостые парня — будить невесту, которую подруги стараются спрятать как можно дальше[62]. Прячутся и сами пододеяла, шубы, солому, кафтаны, укрывая лицо для того, чтобы дружки дольше не могли признать, где спит невеста. К этой путанице дружкам не один раз доведется понапрасну прочесть молитву и поднять с постели не ту, которую следует. Того, кто показал невесту, дружки благодарят калачами[63]. Будят невесту такой молитвой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, княгиня первобрачна (имярек), встань, убудись, от крепкого сна прохватись: белый свет спорыдаитсе, заря размыкаетсе; на улице собаки лают, ребята играют, по боярским домам соловьи свищут, по крестьянским домам петухи поют, печи топятся».

Скинув одеяло, невеста начинает стиховодничать. В стихах выражает сетование, что вот будила родная матушка, а сегодня убужают чужи молодые ясны соколы. У всех были перины пуховые, тепло одеяло соболиное. У ней, у невесты, вместо перины три ряда серых валючих камушков, одеялом была белая льдина холодная. Во сне она видела, что под светлым окошком косесчатым стоит тихое приглубое озеро: в нем плавают серые водоплавные утушки: у них подобрано легкое крылье утиное; у одной этой крылушко распущено. Эти утушки — подружки любовные: у них зачесаны младые буйны головы. Только у ней одной распущены тонкие вольные волосы.

А потому зовут мать чесать голову, просят найти ее хороший частозубчатый гребешок, вплести семишелковые ленточки. Когда мать вычешет голову, получает песенную благодарность с сожалением, что не заплела косы и не вплела в нее ленточек.

Посылает невеста сестру за водой на