Шрифт:
Закладка:
И все же, когда гул голосов временами нарушал эту тишину, мать бросала на Дейви горькие вопросительные взгляды. Шум нарастал, она с беспокойством пошевелилась. Все чаще она поглядывала на него и наконец не выдержала.
– Почему ты сидишь как дурак? – с горечью спросила она. – Или ты не слышишь?
– Слышу, матушка, – ответил он, не поднимая глаз. – Слышу!
– Или ты не знаешь, что это значит?
Он ответил точно так же:
– Знаю, матушка. Знаю.
– Знаешь, – язвительно произнесла она, – и все равно сидишь, скрючившись в кресле, словно парализованный! Ты всегда так делал, когда у тебя были неприятности. Помню, ты сидел так ребенком, когда у тебя болела нога. Но ты больше не ребенок. Сделай уже что-нибудь. Меня трясет при виде того, как ты просто сидишь.
Он медленно поднял взгляд и посмотрел на нее:
– Мне очень жаль. Что еще я могу сказать?
– Хватит с меня слов! – в ярости вскричала она. – Сидишь тут и болтаешь языком, пока твое имя треплют по углам. Сделай уже что-нибудь хоть раз в жизни!
Он повернул голову и посмотрел на часы. Было без пяти десять.
– Время на исходе, матушка!
– Время на исходе! – ядовито повторила она. – В каком смысле время на исходе?
– За мной придут в десять. Геммелл с дружками. Я жду их весь вечер.
Она уставилась на него, ее спицы перестали мелькать впервые за последний час. В тишину комнаты проник гул голосов, который стал еще громче.
– В десять, – медленно повторила она, словно говорила сама с собой. – Понятно. Теперь понятно. Они придут, чтобы поставить тебя на колени… чтобы заставить тебя пообещать…
Джанет опять принялась за вязание.
– Они могут делать что им заблагорассудится, – бесцветным голосом сказал Дейви, – но я ничего не стану обещать.
Она снова перестала вязать.
– Не станешь?
– Нет!
Ее задумчивые глаза внезапно блеснули. Она вернулась было к своему вязанию, но спицы застыли в ее пальцах. Джанет уронила на колени иссохшие руки. С болезненным вниманием она всмотрелась в лицо сына и спросила с неожиданной робостью:
– Ты правда не собираешься им уступать?
Он не ответил. Просто смотрел на нее.
Она опустила взгляд. Помолчала. Наконец очень тихо сказала, словно против воли:
– За это, Дэвид, я почти готова все тебе простить. Вот теперь ты мой сын! Если ты встретишь их без страха, я хотя бы смогу тебя уважать! В мужчине главное смелость, остальное не важно.
– Во мне нет смелости, – глухо ответил он.
Джанет словно не услышала. Страшная мысль внезапно пришла ей в голову, и она погрузилась в раздумья. В конце концов с растущим волнением она спросила:
– Ты знаешь, что у Роба уже были неприятности… с Жанной Рентон и той девушкой из Дамбака?
Он вновь не ответил.
– Скажи мне, Дейви; скажи мне скорее. Это ты опозорил Джесс или… или это был Роб?
– Какая теперь разница, матушка?
– Это был Роб! – крикнула она.
На минуту воцарилась мертвая тишина, которую нарушили крики на улице. Они приближались. Джанет выпрямилась, прислушиваясь. Выражение ее лица наводило ужас.
– Они здесь! – прошептала она. – Ты должен встретить их без страха, Дейви. Покажи им.
Шум нарастал. Она с беспокойством пошевелилась.
– С другой стороны… – Джанет умолкла, напрягая слух. – Там огромная толпа. Тебе не поздоровится.
Снова крики – у самого дома. В деревянные ворота замолотили палками. Геммелл гаркнул:
– А ну выходи, крыса, не то я вытащу тебя за шкирку!
В тот же миг в окно влетел камень, осыпав пол осколками стекла.
Дейви встал, мертвенно-бледный, с дергающейся щекой. Он едва мог говорить; его голос нелепо дрожал:
– Мне нужно идти, матушка, не то они придут за мной. Я страшно боюсь. У меня все поджилки трясутся. Но выхода нет. Я не могу сделать то, чего они требуют.
Прикованная к месту, она смотрела, как он идет к двери. Лицо ее исказилось от затаенной борьбы. Внезапно она вскочила и схватила его за руку.
– Нет, Дейви, сынок! – истерически воскликнула она. – Не ходи! Ты все, что у меня осталось. И ты ни в чем не виноват! Я сама пойду и уговорю их не трогать тебя.
Он покачал головой.
Ее голос срывался от муки, душу корчило от боли.
– Не ходи! – завопила она. – Дейви, они тебя прикончат! Не ходи к ним!
Но он уже распахнул дверь и замер в дверном проеме на освещенном крыльце. Снаружи он увидел огромную толпу; привычный пейзаж выглядел незнакомым и пугающим. Мать завопила:
– Тогда беги, Дейви! Беги что есть сил! Не дай им тебя догнать, сынок! Не дай им тебя догнать!
Она толкнула его в сторону, в тень конька крыши.
Дейви споткнулся и едва не упал, но бросился бежать. Слова матери звенели у него в голове. Он обогнул дом.
– За ним, парни! – проревел Геммелл. – За ним, быстрей!
Толпа ринулась вперед, словно свору гончих спустили с поводков. Пьянчуги обежали дом и ворвались в задний сад, алкая крови. Когда Дейви перелезал через забор, его осыпало градом камней. Два попали ему в спину, а третий, булыжник размером с мужской кулак, с размаху угодил в голову, прямо за ухом. От удара Дейви рухнул с забора в мягкую грязь канавы.
Они преследовали его по пятам, кричали, вопили, ругались. Когда он продирался через живую изгородь на краю поля, еще один камень попал ему в шею. Дейви растянулся на земле, но каким-то чудом поднялся на ноги. Он был покрыт грязью и кровью, у него кружилась голова. Он не знал, куда направляется. Просто бежал. Нет, не бежал. Он словно плыл… плыл, прилагая невероятные усилия и превозмогая боль, по странному вязкому морю, которое сковывало его, душило, сдавливало. Он не мог вдохнуть полной грудью. Да – он не мог дышать.
Он мчался все вперед, словно преследуемый собственной тенью, кружил по лесам, с трудом поднялся по длинному склону Милбернского холма. С запрокинутой головой, вытаращенными глазами, прилипшими ко лбу волосами, он продирался сквозь непроглядный мрак и слепящий дождь, и с каждым шагом словно нож вонзался ему в бок. Наконец он добрался до Гринлонинга.
Здесь он начал спотыкаться. Голова у него раскалывалась от боли, мысли путались. Он все больше подволакивал больную ногу, и в конце концов она не выдержала. Дейви увяз в размокшей глине вспаханного поля
