По меньшей мере со времен первого письма Эйнштейна к ФДР Эдвард Теллер размышлял о нравственности работы над созданием оружия. Тоталитаризм уже дважды жестоко вмешивался в его жизнь. Он понимал, что к моменту начала войны Германия обладала пугающим техническим превосходством. «Я приехал в Соединенные Штаты в 1935 году, – пишет он. – <…> Зловещие предзнаменования были ясны. В то время я думал, что Гитлер завоюет весь мир, если только не случится какого-нибудь чуда»[1505]. Но чистая наука приносила ему умиротворение. «Отвлечься от физики, любимой работы, занимавшей все мое время, ради работы над оружием было нелегко. И в течение довольно долгого времени я не принимал никакого решения»[1506].

Принять решение ему помогло случайное совпадение двух событий. «Весной 1940 года было объявлено, что президент Рузвельт выступит на Панамериканском научном конгрессе в Вашингтоне; будучи профессором Университета Джорджа Вашингтона, я получил приглашение на этот конгресс. Я не собирался туда идти»[1507]. Его намерения изменило другое событие этого судьбоносного дня, 10 мая 1940 года: «странная война» резко закончилась. Без какого-либо объявления или предупреждения германские войска в составе семидесяти семи дивизий и 3500 самолетов вторглись в Бельгию, Нидерланды и Люксембург, чтобы проложить дорогу для вторжения во Францию. Теллер подумал, что Рузвельт, возможно, будет говорить об этом злодеянии. По словам Теллера, до войны он жил в добровольной изоляции: он никогда не бывал в Капитолии, не слушал выступлений ФДР по радио и вообще не принимал никакого участия в политической жизни своей новой родины[1508], но теперь он хотел увидеть президента Соединенных Штатов своими глазами.

Теллер единственный из присутствовавших на конгрессе ученых знал о письме Эйнштейна. Это создавало прямую связь; он был человеком эмоциональным, и встреча с Рузвельтом стала для него волнующе личной: «Мы не встречались, но у меня было иррациональное ощущение, что он обращается именно ко мне»[1509]. Президент упомянул германское вторжение, угрожающее «дальнейшему существованию цивилизации того типа», который ценит американский народ, так как современные технологии настолько сократили расстояния в современном мире, что той «мистической непричастности»[1510] к европейской войне, которую некогда ощущали американцы, больше не существует. «Затем он заговорил о роли ученых, – вспоминает Теллер, – которых обвиняют в создании смертоносного оружия. В заключение он сказал: “Если ученые свободных стран не будут создавать оружие для защиты свободы своих стран, их свобода будет утрачена”»[1511]. Теллер считал, что Рузвельт говорит не о том, что ученые могут делать, «но о том, что является нашим долгом, что мы должны делать – решать военные задачи, потому что без работы ученых война будет проиграна и мир потерян»[1512].

Воспоминания Теллера о речи Рузвельта разнятся с ее текстом. Президент сказал, что большинству людей отвратительны «завоевания, войны и кровопролития». Он сказал, что поиски истины – великое предприятие, но «в других частях мира преподавателям и ученым не позволено» заниматься этими поисками – о чем Теллер знал на личном опыте. А затем Рузвельт ловко дал им заблаговременное отпущение греха работы на войну:

Вам, ученым, возможно, говорят, что вы отчасти виновны в нынешней катастрофе… но я уверяю вас, что вина за нее лежит не на ученых мира… То, что произошло, – дело рук исключительно тех, кто хочет использовать и использует достижения, которые вы получили в своей мирной работе, в совершенно других целях[1513].

«Я принял решение, – говорит Теллер, – и с тех пор оно не изменялось»[1514].

Вэнивар Буш принял похожее решение той же весной. Остроглазый инженер-янки, похожий на Дядю Сэма без бороды, оставил пост вице-президента МТИ и перешел в Институт Карнеги прежде всего для того, чтобы находиться перед надвигающейся войной поближе к государственной власти. Карл Комптон, пытаясь удержать его, предложил отправить председателя корпорации МТИ на повышение и отдать его должность Бушу, но у того были более грандиозные планы.

В 1917 году молодой Буш, получив в течение одного напряженного года докторскую степень по инженерным наукам сразу в МТИ и Гарварде, проявил патриотизм и пошел работать в исследовательскую корпорацию, разрабатывавшую магнитный детектор подводных лодок. Прибор оказался действенным и был изготовлен в количестве ста экземпляров, но из-за бюрократической неразберихи его так и не успели применить против германских подлодок. «Этот опыт, – пишет Буш в своих воспоминаниях, – очень прочно запечатлел в моей памяти полное отсутствие необходимых связей между военными и гражданскими участниками разработки оружия в военное время и значение такого отсутствия»[1515].

После нападения Германии на Польшу президент Института Карнеги собрал группу таких же, как он, администраторов от науки – там были Фрэнк Джуэтт, президент Лаборатории Белла и Национальной академии наук Джеймс Брайант Конант, молодой президент Гарвардского университета и выдающийся химик, Ричард Толмен из Калтеха, тот самый теоретик, который пытался заманить в Калифорнию Эйнштейна, и Карл Комптон, – чтобы обсудить тревожные перспективы надвигающегося конфликта:

Дело было во время «странной» войны. Все мы считали, что война неизбежно перерастет в напряженное столкновение, что Америка так или иначе когда-нибудь вступит в нее, что борьба будет в высшей степени технической, что мы совершенно не подготовлены к войне в этом отношении и, наконец, что важнее всего, что военная система в существующем виде… никогда не сможет произвести те новые технические средства, которые нам, несомненно, понадобятся[1516].

Они задумали создать для этой цели государственную организацию. Буш, уже освоившийся в Вашингтоне, возглавил этот проект. Организации, которую хотел получить Буш, нужны были независимые полномочия. Он считал, что она должна подчиняться непосредственно, а не через военные каналы президенту и иметь свои собственные финансовые источники. Он составил проект. Затем он договорился о том, что его представят Гарри Гопкинсу.

Энергичный идеалист Гарри Ллойд Гопкинс, родившийся в небольшом городке в Айове, после четырех лет обучения в Гриннелл-колледже стал заниматься общественной деятельностью в Нью-Йорке и в начале Великой депрессии получил работу по распределению государственной помощи нуждающимся. Когда губернатор штата Нью-Йорк был избран президентом, Гопкинс перебрался вместе с Рузвельтом в Вашингтон и стал заниматься осуществлением Нового курса. Он руководил огромным Управлением общественных работ (WPA), затем стал министром торговли. Благодаря результатам своей работы он все более приближался к президенту, который искал талантливых людей, где только мог; ближе к началу войны Рузвельт однажды вечером пригласил Гопкинса на ужин в Белый дом и назначил его на