мой, и чужаки, есть лишь мысль, сконцентрированная в единой пульсирующей точке-сознании. Нам нужны рецепторы, получая сигналы от которых, мы можем судить о том, что творится вовне. Мы прорастаем в свои миры, чтобы чувствовать их.

Моими глазами служат неразумные птицы, пусть и глупые, однодневки, но многочисленные и вездесущие. Я могу заглянуть в любое лицо, прислушаться к любой беседе - и остаться незамеченным, ибо нити, тянущиеся от животного разума ко мне, эфемерны, едва различимы и не привлекают внимания.

Главной опорой пришельцев были смертные, потомки созданного ими получеловека-полубога. Их глазами они видели, их ушами слышали; без смертного, связанного с богами теснее, чем эмбрион с матерью, прервалось бы взаимодействие чужаков и трехмирья. Глухими, слепыми, лишенными осязания стали бы они - пусть не до конца, ведь остались бы храмы и служители в них, статуи и фрески, реликвии и праздничные моления, но эту полусгнившую пуповину легко было бы оборвать. Хватило бы и одного удара.

Я же сделал так, что закон нашел на закон. Проклятие, которое не могло остаться без ответа - я тщательно вложил его в губы девочки-пустышки, девочки-приманки, моей марионетки, подбирая слово к слову - вцепилось в династию-опору.

Теперь оставалось лишь ждать, терпеливо наблюдая - но мне в затылок дышит нетерпеливый брат мой, глупец, ключ и символ, которым я прикрываюсь, чтобы черпать силу. Он не хочет ждать, он требует действия, и я больше не могу принуждать его к бездействию.

Но и действовать я ему не позволю.

Вышитый мною узор сложился из многих нитей.

Есть двое, служащих мне, верных и преданных; обоих я вскормил своей силой с младенчества, чей путь я сплетал долгие - по их счету - годы, помогая им стать сильнее; порой через боль, но я вел обоих по лестнице к небу, медленно, но верно. Был рядом, хранил и защищал, подсказывал и помогал. Не меньше, чем меня, тревожит их то, во что боги-наседки превратили их дом. Они видели другие полумиры и понимают, что творится в их собственном доме.

Мы нуждаемся друг в друге. Те, которых я вел, не выявляя себя, мои слепые ученики - и я, поводырь и наставник. Теперь же настала пора открыться. Они готовы действовать рука об руку со мной, ибо оба изнывают под бременем неразумной, уродующей, калечащей опеки.

Их полумир, срединный и столповой, от которого зависят двое сопряженных, рвется на части, разрываясь от множества противоречий, ограничений и запретов, которые задуманы были благом, но стали - ядом, узами, кандалами. Чудовищная мешанина анахронизмов, несвоевременных друг другу, негармоничных открытий, лакун в одних знаниях и прогресса в других... Те, кому есть с чем сравнивать, не могут не ужасаться тому, во что якобы благие боги превратили их обиталище.

Они и ужасаются, вспоминая увиденное и видя, в чем обречены существовать. Они чувствуют, что еще немного - и лопнет перетянутая струна, ибо над любым законом божеств мыльных пузырей есть один-единственный, непреложный и подлинный: логика развития бытия. Тот, кто встает у нее на пути, либо губит себя, либо губит мир.

Хлопотливые же боги, наседки и негодные родители, давным-давно построили плотину на пути мысли смертных, и продолжают укреплять ее, не замечая, как тухнет вода по обе стороны преграды, как полноводная река становится вереницей смрадных болот и бесплодных солончаков...

Пока еще не поздно это выправить, пока еще не поздно.

Я призову своих учеников, и вместе мы довершим начатое мной.

Во имя жизни, во имя свободы и пути вверх.

Есть и другие, подвластные моей воле, действующие мне во благо, пусть и не знающие о том. Их вполне довольно, чтобы я не сомневался в победе. Три ключа к ней в моих руках: почти полная сфера силы, проклятие, уже почти что исполненное, и возможность одним, последним приношением заполнить сферу до краев. Хороший игрок никогда не надеется только на один вариант, мои же три ключа даруют мне бесчисленное множество способов выиграть.

И выиграть - в одиночку, швырнув моего незадачливого брата-разрушителя навстречу чужакам-наседкам, чтобы не те, ни другой не посмели коснуться трехмирья, которое я назову своим домом.

Фигуры расставлены. Пора начинать партию.

Мой ход...

- Какая охота?! - взвизгнул король Араон и с головой спрятался под белый плед; не уместилась только пятка. - Меня сегодня свергнут!!! Охота! На меня будут охотиться!!!

Ханна вздохнула, потом взглянула на Фелиду Скоринг. Та слегка улыбалась. И впрямь - ничего, кроме улыбки, картина и не стоила. Вопли из-под пледа, и все "Меня убьют! Меня свергнут!" - уже битый час подряд. Расскажи кому, ведь не поверят. Мышиный Король, говорят, к старости прятался за портьерами и тоже трясся мелкой дрожью, требуя позвать герцога Ролана, а в остальных, даже в свою гвардию, швырялся чем попало и требовал не приближаться. Если посмотреть на Араона, так, может, он и не сын своего отца, но внук своего деда уж точно!

Правда, в отличие от короля Эниала, король Араон требовал немедленно привести к нему другого герцога, Скоринга; пока того искали, он согласился только на присутствие двух фрейлин - Ханны и Фелиды. Девицы и сами не поняли, за что им оказана такая несвоевременная честь, но гвардейцев король выгнал, а фрейлин заставил сидеть в своей спальне. Дверь, по его приказанию, подперли изнутри тяжелым креслом, девушки едва не надорвались, выполняя королевскую волю - но визги после этого стали чуть потише.

Ханна задумчиво посмотрела на тяжелую фарфоровую вазу со сценами охоты, стоявшую посреди стола. Дать бы Араону по голове с размаху, чтоб замолчал...

- Где регент! Где этот подлец! - завело свою песню невеличественное королевское величество, потом из-под пледа показался один глаз и кончик носа. - Где твой брат, дура?!

- Ваше величество, - присела в реверансе Фелида, - за ним уже послали.

Послать-то послали, только вот господина герцога-регента почему-то не было. Близился полдень, время заседания королевского совета, обычно Скоринг появлялся еще за час или два, а тут - не было его.

- Возможно, он разбирается с беспорядками, - осторожно заметила Ханна; на "дуру" фрейлины не обратили внимания, уже привыкли к манерам Араона.

- Беспорядками??? Это бунт!!! - возопил негодный мальчишка, от негодования даже скинув с головы толстый саурский плед. - Это переворот! Это ужас!