Шрифт:
Закладка:
И обеспечил.
И почти стыдно, что плохо я про него думала.
— А камень? — я ищу последний пазл, тот самый, которого мне не хватает до боли. — Откуда ты узнал, что он в городе?
Не из дневника.
Про подарок Яна и тайник Альжбета написала почти в самом конце, в той части, которую ни Войцех, ни Герберт, кажется, не перевели. Прочти они дневник сами и до последней строчки, я бы сейчас не понадобилась.
Так ведь, да?
— Я вырос в Либерце, наследница, — Войцех отвечает негромко, пугающе скучным тоном, от которого меня трясет.
От его голоса, стука воды и холода.
И ещё от той ледяной воды, что под ногами.
Она появляется незаметно, собирается в лужи, что растекаются, а после поднимаются до щиколоток. Наливается тяжестью подол платья, который свободной рукой подбирать приходится, поднимать бесполезно и поздно.
И сколько метров земли над нами я думать не стану.
— Всю жизнь я слушал истории про камень Вальберштайнов и город из серебра. Две легенды, два сокровища. Две горошины на ложке всё-таки бывают, наследница, — он заявляет исступленно, и невидимые иглы в позвоночник от его тона впиваются. — Я ведь на историка отучился, вернулся в родной город, устроился в музей. Кто бы знал, как много там можно найти… Я вот письмо Вальберштайна нашёл. Сыну. В Перштейнец.
О том, что мать, не дождавшись его, Яна, приезда, умерла.
А решение, о котором сообщил в предыдущем письме Ян, отдать семейную ценность не принадлежащей роду девице невозможно, он запрещает, как отец и глава рода.
— И ты решил, что Ян подарил камень Альжбете.
— Да.
— Камень, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить, — Алехандро произносит тихо.
Но оглушительно.
Он повторяет слова, которые я читала, которые… я слышала. Кажется, слишком давно и невзаправду слышала, а потому забыла.
Теперь же вспомнила, потому что точно таким же голосом мне их говорили, с такой же интонацией и тоской.
— Дон Диего…
— Войцеху рассказывали о городе, а мне о камне, Квета, — Алехандро поясняет сам, отвечает на вопрос, который сформулировать нормально я не могу. — Мой старик часто повторял эту фразу, он говорил, что в этом мире был когда-то Великий Падпараджи, легендарный Падпараджи из затерянного княжества в медно-красных землях. Одно время я, правда, думал его найти, но потом это стало чем-то вроде Атлантиды.
О которой знают все, однако вот ищут единицы.
И потому искать камень Алехандро не стал.
А потом?
Что случилось-изменилось?
— Однажды мне написал, а после позвонил и предложил встречу Войцех, — он отвечает на мой вопрос, который из разрозненных мыслей я всё же собираю, задаю. — Он рассказал, что Великий Падпараджи, о котором так часто любит упоминать мой дед, существует. И он даже знает, где конкретно находится камень.
Я теперь тоже знаю.
И останавливаюсь, чтобы к ним развернуться.
Мы пришли.
Дверь справа от нас.
Она из дерева, того, что морёное, окованное в железо и крепкое. Неприметная, и в полумраке потому теряется, почти сливается со стеной. И выдает её только засов, что громоздкий и тяжелый, обыкновенный.
— Мы не хотели никого убивать, наследница, — Войцех шагает ко мне, подходит, чтобы прядь волос мне за ухо бережно убрать, улыбнуться. — Мы просто хотели найти город. Понимаешь? Он мне снится. Каждую ночь. Чёртов город.
Он сообщает вкрадчиво и шёпотом, опаляет тёплым дыханием, от которого моё собственное перехватывается. И отступить, побежать, пускай и вперёд, во тьму, мне хочется.
Порывается, но я остаюсь стоять.
Смотреть на него.
— Мои предки неудачники, мой отец неудачник. Они все только говорили, хранили письма, рассказывали. Из поколения в поколение, как сказку. На ночь. Только рассказывали. И не искали, никто не искал его. А я искал. И нашёл.
— Дверь, — я выталкиваю из себя непослушными губами, не заикаюсь даже, пусть и хочется, пусть и держаться получается уже на чистом упрямстве, которое у меня семейное, от Рожмильтов. — Мне не открыть.
— Я вижу, — он покачивает головой.
Вверх-вниз.
Как китайский болванчик, как жуткий китайский болванчик, который, давая снова задышать, отступает сам.
— Войцех, — Алехандро выдыхает шумно.
И натужно.
И засов он тянет бесполезно.
Тот не сдвигается, кажется припаянным намертво. И мелькает почти злорадная мысль, что дверь им не открыть, не войти, но… чёртов засов лязгает. Отъезжает по миллиметру и неохотно в сторону.
А Войцех толкает дверь.
Ругается, поскольку она не поддается, и наваливаться на старое дерево им приходится вдвоем. Вышибать, стучась о неё плечами, всем телом раз за разом, пока на темноту, из которой мы пришли, я поглядываю.
Думаю, что побежать можно.
Можно попытаться, но… нет, не сейчас. Я не успею, они заметят быстро и ещё быстрее догонят, ударят или сразу выстрелят. И проверять, что конкретно сделают, у меня не хватает смелости, поэтому стоять на месте, ловя предупреждающий, словно читающий, взгляд Войцеха, я продолжаю.
Только закусываю по старой привычке нижнюю губу.
И от боли сразу шиплю.
А дверь, вторя мне, протяжно скрежещет, приоткрывается медленно, проваливаясь внутрь, откуда ещё больший холод выползает.
Он сковывает.
Перехватывает дыхание.
Или не от холода это, а… страха.
И ещё от отдающего трепетом волнения, неправильного любопытства, которое несмотря ни на что вспыхивает где-то под сердцем.
Город.
Серебряный город, который Альжбета называла мечтой.
Он в паре метрах, шагах от меня.
Какой он?
…желание целого императора Священной империи, подарок одного отца и игрушка одного любимого всеми ребёнка…
— Дамы вперёд, — Войцех предлагает учтиво.
Издевательски.
Отходит в сторону, пропуская меня, когда щель становится достаточной, чтобы пройти всем. И руками приглашающий жест он изображает.
И… и он меня не убьет, не в эту минуту.
Рано бояться.
Ему ещё нужен камень, что спрятан в большом городе, в одном из многих домов, в тайнике, о котором они ничего не знают, а поэтому я пока нужна. Меня не запрут в этой комнате, оставляя умирать долго и медленно, не сейчас. Мне не выстрелят в спину, пока. Меня не сожрут чудовища из темноты и детских страхов.
Там, за открытой наполовину дверью, только город.
И надо взять себя в руки.
Даже если эти самые руки
