год, — Войцех отвечает, подумав.

Следит с интересом, как по рельефу алтарной стенки я пальцами вожу, скольжу по неровной поверхности, по головам птицам, крыльям, по прямым и острым линиям, что в цифры сплетаются. И чисел этих много, но мне нужно только одно.

Или два, если с первой датой я ошиблась.

Основание ордена или замка?

— Они все рассчитали, — я говорю, дабы с ума не сойти.

Ни рехнуться окончательно ни от горящих надписей, ни от страха.

Лучше рассказывать, выдвигать предположение, которое ошибочным быть не может. Не должно, иначе мне не выжить.

А я хочу жить, мне нельзя умирать.

— Отсюда можно вынести всё, кроме алтаря. Он каменный булыжник, который при всем желание далеко не упрешь. А шифр монахов — это сейчас он в свободном доступе, разбирайся, кто хочет. В тринадцатом же или начале четырнадцатого века это был хороший шифр. Тогда ведь возводили капеллу, да? Да, хотя точный год не помню. И тайник этот тогда же соорудили. Проклятье… Дай фонарик.

Я требую.

А Войцех хмыкает, но фонарь подает. И белый, слепящий цвет, морду льва выхватывает, скользит дальше.

Завитушки, даже цветочки.

Еще циферки.

Львы.

Я переползаю, мараясь в вековой пыли, к другой боковине, по которой лучом фонаря скольжу, провожу пальцами, помогая себе. И я не думаю, я очень старательно не думаю, что ошиблась, что ничего-то не найду и не получится.

Нет.

Мне нельзя ошибаться. Мне надо найти чёртов знак, который перевернутый и угловатый ихтис чем-то напоминает.

Где ты, чёрт побери…

Третья стенка, на которой фигуры словно куда острее.

Я режу о крылья грифона палец, сую его в рот и… замечаю. Я нахожу наконец нужный символ, который пораненным пальцем, забываясь, обвожу. Замираю, собираясь с силами, а после нажимаю, будто падаю, проваливаюсь в пропасть.

И сердце куда-то вниз тоже проваливается.

Ну же…

Если ты не откроешься, то у меня останется всего одна попытка, один шанс, чтобы выжить. И то, он не сработает, потому что я уверена, знаю на уровне шестого чувства и ещё призрачного шёпота, что ключ — дата ордена.

А значит, оно должно открыться.

Пожалуйста.

Мне нельзя ошибаться.

— Слышали? — я… я выдыхаю.

Когда тихий щёлчок, давая задышать, раздается. Выдвигаются вперёд расположенные по обе стороны от символа средневековые льва. Они усмехаются мне, а я тяну их за головы, как за ручки, чтобы нишу в боковине алтаря открыть, увидеть затянутый паутиной рычаг, который потянуть изо всех сил надо.

Оглянуться на Войцеха и Алехандро место уступить.

У него получается лучше.

И скрежещет.

Кажется, что содрогается, покачивается капелла, сам мир, когда одна из каменных плит отъезжает, уходит в сторону, открывая чёрный провал в полу, сбоку от алтаря. И белесая дымка из него поднимается, мерещится мне, потому что я моргаю, а дымка пропадает. Остается только неживой, дикий холод.

Он пронзает до костей.

Доползает до ног, поднимаясь всё выше и окутывая, вместе с запахом сырости и мокрого камня, им несет из провала.

И соваться туда не хочется, нельзя.

Мы не выберемся из тайных ходов и шахты Рудгардов.

И я боюсь.

Мне страшно, куда страшнее, чем когда даже бил Войцех. Мне жутко, до непослушных рук и ног, до оцепенение, до истошного визга, который в горле застревает. Мне хочется попяться, развернуться и сбежать.

Бежать как можно дальше и никогда не возвращаться сюда, не спускаться туда.

— Давай, наследница, ты первая, — Войцех шепчет около самого уха, опаляет дыханием, а после подталкивает, подтаскивает к краю тёмной пропасти. — Ты же такая молодец. Пять веков все искали, а ты…

А я нашла.

И город теперь тоже найду, он ждёт меня.

Глава 54

Квета

Фонарь, который так и остался в моей руке, высвечивает выщербленные и кривые ступени лестницы, потемневшие ото времени чёрные балки потолка, неровный пол волной, что то вверх, то вниз уходит.

Пропадает за границей света.

По эту ж сторону… площадка, что тут, у самой лестницы.

Похожа на небольшой карман, который — стоит пару шагов ступить — сужается, и дальше во мраке узкого прохода уже клубится непроглядная плотная тьма. Она не рассеивается ярким светом, не хватает мощности карманных фонарей, чтоб скопившуюся за века темноту разогнать.

И из неё выхватываются только обрывки.

Низкие своды.

Тёмный, рубленный когда-то кирками, камень.

И ещё… звук.

Где-то далёко, на грани восприятия, капает вода. Она шелестит, бежит под нами, рядом с нами за сырой и ледяной стеной, которой я касаюсь.

Нельзя здесь быть.

Но…

— Давай, наследница, веди, — бесцветный, какой-то не живой, голос Войцеха, отскакивая от стен, возвращается, врезается в меня.

Так, что я всё же вздрагиваю.

Делаю, сжимая изо всех сил фонарь, шаг в темноту. Я заставлю себя его сделать, подвинуться, чтобы Алехандро последним спуститься смог. И головой, как и пару минут назад я, он по сторонам крутит, хмурится, натыкаясь взглядом на меня.

Я же ёжусь, ибо… холодно.

Невозможно, нечеловечно холодно, и пальцы рук я не чувствую уже. Я вязну в волглом и тяжёлом воздухе, что ощутим физически. Он липнет к коже, к платью, к губам, на которых затхлым привкусом оседает.

И тут дышится, выдыхается видимый в скачущих лучах света белёсый пар.

А наши голоса, улетая под каменный свод, звучат гулко, искаженно.

— Идём, — Войцех повторяет.

Берёт меня под локоть, чтобы вперёд пихнуть, толкнуть во мрак, который живым мне кажется. Он колышется, расползается, исследуя, вкруг нас.

Ещё шаг.

Или два.

И этот мрак окружит совсем, он поглотит нас, забирая себе. И обратно мы не вернемся, не выберемся. Сейчас, пока ещё видна лестница, вероятность остаться живыми есть. Надо лишь повернуть, подняться и обо всём забыть.

Не идти к городу, но…

— Вперёд, наследница, — Войцех толкает сильнее.

А в руках Алехандро до сих пор пистолет.

И обратного пути у меня нет. Только вперёд и вперёд, в темноту, которой бояться не стоит и чудовищ в ней искать не следует.

Их там нет.

Все чудовища у меня за спиной, идут следом.

И я иду.

Отстукиваю высокими и толстенными каблуками, что менять на предложенные пани Магдой туфли не стала. И хорошо, и в туфлях по попадающимся местами камням и ямам я бы далеко не ушла. Я бы переломала ноги.

А так… шаг за шагом.

По узкому проходу, что вьётся, извивается, уходя резко вниз, глубже. И не сваливаюсь я только чудом и Войцехом, который за руку в последний момент ловит, выплевывает сквозь зубы пару ругательств, однако помогает.