сначала занимало ее одну, а затем побудило к формированию отдельных взглядов, точек зрения, противопоставлений и изречений. Конкретные, индивидуальные вещи обретают форму только тогда, когда сущность и общее становятся общим достоянием и неизменным владением в кругу жизни, когда взгляд на сущность и основные принципы вновь формируется из ряда индивидуальных стимулов, импульсов и влияний. Иисус дал этот импульс своим, а через них и миру — но не отдельными изречениями, даже не изречениями, которые на самом деле были выражением нового принципа в самом полном смысле, а тем, что бесконечной чередой своих воздействий он привел душу своих к новому состоянию бытия, и так глубоко потряс ее, что, наконец, после его ухода они были вынуждены довести это внутреннее расширение до самосознания в мысли о новом Принципе и в концепции сущностного мира и свести его к его простейшему выражению. Момент, породивший это выражение, дал жизнь общине, и ее первые жизненные импульсы и усилия были направлены — как свидетельствуют Павловы письма — на более детальное определение этого выражения, но сначала еще в виде общих базовых пил. Лишь позднее, когда общий интерес веры стал историческим и появились Евангелия, из этих основных положений сформировались изречения Иисуса, которые анахронизм, всегда вкрадывающийся в религиозный взгляд, делает первым историческим выражением и основой этого основного положения.

Таким образом, Марк резко, чисто и поразительно выразил иронию христианского принципа в словах, вложенных им в уста Господа. Повод для этого был найден легко: нужно было сказать возмутительное слово в адрес праведных фарисеев, нужно было унизить Господа, который дружит с мытарями и грешниками, с отверженными, и чтобы этот повод, пир, где общение даже выглядит как еда и питье с презренными, был естественно приведен, нужно было позвать мытаря, который устраивает пир, чтобы попрощаться со своими бывшими друзьями.

Марк сформировал этот рассказ только для того контекста, в котором он допускает столкновение Спасителя с фарисеями и книжниками, и дальше этого контекста он в данный момент не мыслит. Так, ему не приходит в голову сравнить это сообщение, созданное им сначала ради особого интереса, со списком двенадцати апостолов и вписать его в контекст. Он еще не мог выполнить эту работу. История мытаря только что дошла до него, а книга апостолов уже была ему дана; но в книге ничего не говорится о Левии, ничего о мытаре, который принадлежал к двенадцати; поэтому он не мог очернить этого мытаря в книге. Для первого синоптиста, для этого прагматичного художника, этих трудностей уже не существовало; он мог спокойно сопоставить и соединить эти два понятия, и сделал это достаточно смело, вслепую пройдя под теми именами двенадцати и сделав мытарем того, кого он теперь заменил Левием.

Лука не стал сравнивать, а, как это обычно бывает, скопировал Марка. Вместо этого он сделал нечто иное, а именно: использовал ударную линию истории Марка, чтобы переделать ее в новую историю, или, скорее, сделать из нее эту историю, то есть историю Закхея. Все в этой истории, начиная с имени мытаря, которое должно с самого начала указывать на внутреннюю искренность человека, и заканчивая тем, что Иисус называет по имени человека, который до этого был ему совершенно неизвестен и который взобрался на тутовое дерево, чтобы увидеть его — ведь как может случайное, случайное имя человека стать известным другому, кроме как через опыт — все сделано чисто. Чтобы закрепить доказательство, нам будет позволено предвосхитить здесь последующее исследование. По дороге в Иерусалим, сообщает Марк, когда Иисус проходил через Иерихон и вошел в ворота, слепой, сидевший у дороги, воззвал к Нему о помощи, и после того, как Он вернул ему лицо, тот последовал за Ним в путь. Марк сделал так, чтобы свидетель его чудесной силы последовал за Господом по пути в Иерусалим. Лука говорит, что Иисус исцелил слепого, когда тот был недалеко от Иерихона, он просто говорит, что слепой последовал за Господом, опуская слова «в путь», так как слепой нужен ему только для пышности шествия по городу, а теперь восполняет пробел, который он все еще чувствует, замечанием, что исцеленный прославил Бога, и все люди, которые были свидетелями чуда, присоединились к этой хвале. Понятно, почему Лука внес изменения: он хочет сделать шествие через Иерихон более пышным и, дав Господу хвалящуюся свиту, довольно ярким образом побудить любопытство главного сборщика налогов.

«Сегодня я должен остаться в твоем доме», — обратился Иисус к Закхею, который все еще сидел на дереве. Закхей поспешно спустился и с радостью встретил гостя, пригласившего себя в его дом. И когда его увидели, все роптали и говорили: «Он остановился у грешника! Уайт по-прежнему считал, что эту историю следует похвалить за «живую индивидуальность», но ее не назовут цензурой, если мы спросим, кто нашел всех тех, кто роптал на доброжелательность Иисуса к мытарю, и если ответим, что из контекста не только необъяснимо, но и чисто невозможно, чтобы все так ополчились на Господа. До этого упоминался только народ, но если он только что прославлял Бога за исцеление слепого и с преданным рвением следовал за Чудотворцем в триумфальном шествии через Иерихон, то как возможно, чтобы все изменили свое отношение? Если Иисус проявил милосердие к слепому и тем самым заслужил похвалу, то Он мог проявить милосердие и к «грешнику», не подвергаясь за это поруганию. Ольсхаузен утверждает, что «фарисеи роптали, но откуда он может это знать, как не из истории, которую евангелист в этот момент, конечно, тоже имеет в виду, даже копирует, но копирует так небрежно и бегло, что заимствует только ударную фразу и, поскольку его интересует только это, забывает указать, кто именно роптал на Господа? Короче говоря, Лука передает сообщение, которое он уже однажды скопировал у Марка, во второй раз от своей руки с вариациями. Высказывание о том, что Сын Человеческий пришел призвать не праведников, а грешников, он приводит и в другой, свободно сформированной форме, когда позволяет Господу сказать, что Он пришел взыскать погибших и сделать их блаженными.

Собственно, излишне отмечать, что последующие слова Закхея и Иисуса не соответствуют контексту: даже если бы они были гораздо более красивыми и вытекали из случая как бы сами собой, все равно оставалось бы, что случай — придуманный. Но Закхей, когда народ зашумел, встал и сказал: «Господи, я половину своего имущества отдаю нищим, а если кому дал больше, то отдаю вчетверо». Но это был бы прекрасный «грешник», по воле Господа, если бы Закхей так уверенно выступил вперед и