от его содержания, конечно, говорю я об «интимности»)»18. Актуализированное отныне противопоставление рукописного и машинописного послания (звучно выраженное Цветаевой: «Спасибо за письмо, хотя маленькое и на ремингтоне: люблю большие и от руки»19) заставляет и пишущего, и читающего отыскивать различия в содержании, инспирированные метаморфозами формы: «Константинушко, брат, — ты что же это — на машинке, как радиом жаришь? — или, просто говоря, машинку купил? — у меня раз в жизни на две недели была машинка, — так я тогда всем писал на ней, и все извинялся. Ты уж напиши от руки, и как — и что, не спеша, про новостишки, — а то куда-то мне от машинки холодок залез, — не хочу холодка»20; «Смотри — какая трещина в психологии: на машинке — «прекрасные места», пером — «скучно». Этак, пожалуй, переменится вся… идеология, ежели я стану всегда писать на машинке!! О, ужас!!»21.

Основные претензии к появлению новой — между рукописью и книгой22 — ипостаси текста23 связывались с увеличением дистанции между творением и творцом: «Много поправок (смысловых и словесных) возникают прямо под рукой. Никакая машинка не заменит! Я — рука — бумага. Я — рука — машинка — бумага. Насколько утяжелена инстанция передачи»24. Одновременно и сама машинка, встревающая в тесный дуэт музы и сочинителя25, приобретала отчетливые антропоморфные черты: «Мой ремингтон кланяется твоему ремингтону и ждет от него писем»26; «Посылаю Вам обещанную мною Вам на время каникул пишущую машинку. Счастливая машинка! Она думала служить бедным… дуракам какими мы являемся, а она будет служить великому поэту и философу! Но за то какое унижение, когда она возвратится к нам»27. Из этой коллизии оказывается два выхода. Согласно одному из них, муза сама усаживается за пишущую машинку, отбирая у писателя роль медиума:

Послушай, муза, плюнь на высь, —

Есть дело!.. Ну же, опустись:

Свалять нам надо, на заказ, —

Обычный святочный рассказ…

Не поднимай брезгливо губ,

Ведь даже Федор Сологуб

И Арцыбашев «Соломон» —

Сажают муз за «Ремингтон»…28

Во втором случае машинка захватывает власть над сочинителем, не только выбирая за него форму текста («А знаете, почему на Западе так распространен свободный стих? Потому что там пишут стихи прямо на машинке!»29), складывая за него недобрые заклинания («страшное халдейское слово КНАОГШЩИОПТИРАОГИМ, получившееся само собой на пиш. машинке»30) и изводя постоянными попреками («пишущая машинка <…> скороговоркой повторяла слово «то», приблизительно со следующей интонацией: «то ты пишешь не то, Тото, то — то то, то это мешает писать вообще»31). Отсюда происходит чрезвычайно распространившееся к концу 1910-х годов уподобление плодовитого писателя — пишущей машинке: «Обидно, что Бальмонт теперь всего на всего — Ремингтон»32; «Дмитрий Мережковский — известный боголюбец христианского толка, маленький человечек, литературная деятельность которого очень напоминает работу пишущей машинки: шрифт читается легко, но — бездушен и читать его скучно»33; «Вчера на сон грядущий я прочел ваши тоненькие книжечки. Вас интересует мое мнение? Во-первых, я скажу, что вы уже бегло пишете на «Ундервуде». «Ундервудом» я называю стихотворную технику. Научиться писать ритмически с акцентируемыми окончаниями не трудней, чем хорошо работать на пишущей машинке»34 и мн. др. Гораздо реже это сравнение манифестируется от первого лица: «Я ведь — ремингтоновская машинка. Записываю только то, что приходит. Что ж, им ремингтоновскую машинку-то показывать»35. Двойственная природа пишущей машинки определяет два противоположных метафорических ряда, по которым идет ее включение в образный строй русской поэзии. Первая череда ассоциаций, основанная на ее внешнем виде, — музыкальная. Начиная с первых, еще девятнадцативечных прозаических уподоблений («она имеет клавиатуру рояля, и с нажимом каждой клавиши на бумаге появляется соответственная буква. Есть виртуозы, могущие часа в полтора «разыграть» всего, например, «Евгения Онегина»» 36), сопоставление машинки и рояля / пианино будет многократно эксплицировано в стихах:

Пером промчит он

По бумажным грудам

И завитушки

И завитушки цифр

Наследит.

Там девушка

За новым ундервудом

Как за роялем крошечным, сидит.

Она играет,

Но никто не слышит,

А гаммы рвутся,

Клавиши скрипят.

А ундервуд

Давно с одышкой дышит

От судороги

Бешеных сонат.

И гаммы вдруг

Запрыгали по скату,

И девушка

Взялась за бутерброд.

Та, что играла

Лунную сонату,

Вложила хлеб

И пять икринок

В рот.

Она нежна

К бетховенским причудам,

От клавесин не отрывает рук.

Ползут, как ноты, перед ундервудом

Последние счета в Хлебопродукт37.

Или:

Ни кухарка-де,

ни прачка —

ей

ни мыть,

ни лап не пачкать.

Машинисткам-де

лафа ведь —

пианисткой

да скрипачкой

музицируй

на алфа́вите.

Жизнь —

концерт.

Изящно,

тонно

стукай

в буквы «Ремингтона»38.

Или:

Мои часы летят за Ундервудом;

Отчетлив быстрых букв удар.

Передо мной бумаг летает груда

За экземпляром экземпляр.

И в стукотне машинки оживленной

Звучит непойманный мотив

Симфонии строительства вселенной

Своеобразен и красив39.

Или — с пунктирно намеченным сопоставлением:

Профиль, склоненный над Ундервудом,

Бледные пальцы на черной стали,

Каждый солнечный луч, как предвестник чуда,

Волнует сердце томящей печалью.

Смеется солнце сквозь серые шторы.

Удары клавиш быстры и четки,

Лишь иногда в деловом разговоре

Случайно брызнет дрожащая нотка.

Кто-то играет на верхнем этаже…

Дрогнули пальцы на черной стали,

Кто голодному сердцу сказку расскажет

О смеющейся солнечной дали?40

Или — с большевистской прямотой:

За окошком летят снежинки,

Но не трогает вас мороз,

Вы играете на машинке,

Как на клавишах виртуоз.

Все поэты поют о домнах,

О величье полярных льдин,

Только ваших рекордов скромных

Не воспел еще ни один.

Ни один еще не возвысил

Этих пальцев нелегкий труд,

Эту музыку букв и чисел…

И лирический «Ундервуд».

Туфли новые и перчатки

Я надену в пригожий час

И для «срочной перепечатки»

Принесу вам стихи о вас.

Вы положите жестом гордым

Ваши пальцы на «Ундервуд»,

И лирические аккорды,

Будто лебеди, проплывут.

Перед вами бумаги груда.

Ноют пальцы, но ничего!

Вы не пленница «Ундервуда»,

А властительница его41.

Во втором случае к сопоставлению побуждает наблюдателя не внешний вид прибора, но издаваемые им звуки. Вообще говоря, череда синонимов, которыми описывается шумовой фон машинописных работ, весьма впечатляюща: пишущие машинки грохочут42, стучат43, трещат44, щелкают45, чирикают46, барабанят47, стрекочут48 — и многое чего еще. В редких случаях производимым звукам отыскиваются параллели в живой природе: птичьи трели («на высоте, над самой головой полковника, трещала, как беспокойная птица, пишущая машинка»49), стрекот Ensifera:

Владеет Петербургом тишина,

Прошедшим дышат каменные груды;

И только из открытого окна

Трещат кузнечиками Ундервуды50

или — конский топот:

Он — вождь,

он — герой,

по крутому рву,

В кассу,

денжье копить.

Въезжает

на черном коне

«Ундервуд»

в стукоте букв-копыт51.

Как правило же, равномерный и