эту даму снова, смеюсь нарочно громко, без бледности. Горят шампанским глаза и щеки. Она подходит снова: «Вы… Вы виноваты… зачем не удержали его у себя?! Я видела его однажды, после его женитьбы. Несчастный мальчик». И рассказала всю интригу. И то, как его от меня тянули и как объяснили ему то, что я не приняла жертвы. Не стану описывать всего. Пыткой стал этот бал. Гремела уже капелла (граммофон был в перерыве), кружились пары, все было в блеске, в вихре вина, духов и флирта. Я была убита. При разъезде эта дама мне шепнула: «напишите ему… и Вы его спасете!» Мне было все противно. К чему она вмешалась. Я потом узнала, — она говорила все верно. Но я не написала. В одном письме, на смерть отчима (1936 г.), Г. мне писал, что «поеду домой, чтобы познакомиться с моей дочкой»… Опять была жена одна за морем? Мы не виделись больше. Я работала. И втайне чего-то ждала. Я нарочно тянула с решением выйти замуж. Я хотела быть свободной. Все это было ужасно. Нельзя сказать кратко. Недавно сравнительно я прочла в газетах, что у него родился сын. Ты без сомнения его имя слыхал и знаешь. В старой России был известен его дядя500. Но я не назову.

Тот портрет, что ты получил (оба и с глазами, и 3/4) переснят с того негатива, который я дала сделать для Г. Но… он не взял. Не захотел. Потом узнала. Ему тяжело было. Я тоже не взяла его портрета. Нет у меня его. Я видела однажды его учителя, и, будучи с ним знакомой, спросила его полусмеясь: «а ученик Ваш как? Его супруга тоже говорит по-русски?» «О, нет!» «Какова она?» «Она? — Очень субтильна». Смех. И все. Куколка… Но, все же мать — его детей. И вот еще одно… Он заболел однажды. Его на аэроплане повезли в Вену на операцию. Я это через год узнала от мамы. Он ей написал. А мне в ту ночь снился сон, будто я сестра в клинике и должна ходить за тяжело больным. Я вхожу в комнату и вижу свежеоперированного, спит еще. Подхожу и вижу — Жорж! Я проснулась, и знала, что он болен. Странно? Я всегда знала все о нем. Он это маме даже говорил, боялся моего этого свойства. Весной 1939 г. я была у мамы. По просьбе одной семьи обратилась к Г. с просьбой. Был телефонной разговор. Я была внутри уже тоже спокойна. Его: «Оля, Оля, как странно, опять твой голос!» Спросил, долго ли я в Берлине, — огорчение, что уезжаю в Голландию. Он был летом в Берлине. Сережа его видел. Он изменился очень, похудел, и… постарел. С. был удивлен. Г. раньше был так интересен, а тут — поблек. Ну, вот и все. Конечно этим еще не кончилось мое жизнеописание. Было так много. Я не сказала и 1/10-ой! Я доскажу тебе.

Посылаю кусочек платья, в котором «прощалась» с Ж. — оно все в воланчиках, длинное и широкое.

Под «Татьяну». Целую. Оля

Кое-что еще надо рассказать и о Диме. Я звала его «Микита». Ему это шло.

114

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[22–23. XII.1941]

№ 7

Ну, вот, милый Ваня, рассказала тебе о себе, поскольку это возможно в краткой форме. Было бы легче говорить устно. Много было. «Роман» с Димой был тяжелый урок, испытание, пытка даже. Я в нем сгорела вся, сгорела я — земная.

Это была борьба ужасная. И мука вся в этой борьбе. Я убегала от соблазна, ненавидела его, но, увидя Д., вся терялась. И вот ужасно: т_о, что ужасало, отталкивало, т_о_ же и притягивало с силой! В то время я была так вся обострена, так… на «высшей ноте», что трудно описать. Я умышленно не даю тебе ни одной «сцены». Их дать в письме невозможно, кратко невозможно. Это — был бы роман.

Д. женился, на одной… его бывшей «Freundin». Разница между ними лет 20–22. Она — как сам он выразился другу «хорошая баба» и больше ничего. Воровка, лгунья, ну, одним словом — «баба» из таких, где только «баба». Обкрадывает его же. Водит шашни с другими. Года 4–5 у них не было детей, т. к. Д. говорил, что от «этого мяса не хочу!» Но, кажется, теперь есть дочка. Постоянно скандалы. Однажды, когда у них были гости, он ее запер в… уборной, чтобы она не мешала, не портила настроение. Но цинично говорил, что «для постели хороша». Ужас! Я презирать его стала за эту женитьбу. И вообще! Но было время, когда было иначе. Ты знаешь, я маме как-то сказала: «если бы я могла остаться incognito для Д., то я бы хотела от Микиты иметь ребенка, но пусть потом _н_и_к_о_г_д_а_ его не увижу больше. Чтобы не было разврата». Дико? Да, тогда я ужасно хотела иметь детей. Жизнь без детей казалась мне погибшей. Но т. к. incognito остаться было бы невозможно, то… оставалось… бегать друг от друга. Если бы я тебе описала мой отпуск на море… когда Д. был там же! И… никто, никто даже не догадывался, что мы знакомы. Какое это было дикое что-то!

Мы встречались как только что познакомившиеся. До комизмов доходило. Однажды я болела, еще раньше в Берлине, — наши его просили осмотреть. Я тогда еще не совсем знала, какой он ко мне. Но догадывалась. А тут… совсем поняла. И с температурой убежала на вечер, где был и он. Танцевала с ним вальс полубольная. Дня 3 сбивала градусник, чтобы дома не знали. Меня бранил он за это. Я не сказала, что ради него, а делала вид, что ради «кого-то» другого. Ты меня осуждаешь? Я чувствую, что да. Да, это было что-то помимо меня. А я, сама я — боролась. Мне Д. сказал однажды, что «через Вас, Олечка, я м. б. еще очищусь и лучше стану… останьтесь такой, какая есть». Ах, много чего было. Ревнив был он ужасно. Однажды чуть скандала не устроил из-за пустяка. А то… просфорку за меня давал вынимать и дарил ее. Он был — весь огонь. Но я его забыла совсем, как бы переболев, — отболела. Я очень страдала в той борьбе. И когда покорила себя земную, — то — освободилась и… навсегда. Я его видела часто потом и так спокойно, будто _н_и_ч_е_г_о_ _н_и_к_о_г_д_а_ не было!

Я не рассказала тебе о разных других встречах. Они — не главны. Не ковали меня. Их было не