воздержании от всех банальных человеческих потребностей. Он подавлял страсти, познавал границы боли и воли, не пытался поддаться слабости и компромиссу. Путем жестокого издевательства над собой он познал бездну. Он с помощью личного опыта заглянул в самые потайные уголки человеческой души. Побывал в самых опасных, суровых, ломающих, неоднозначных и проверяющих человека на прочность ситуациях. Жажда любого опыта, будь то чувственного или интеллектуального, связала его с тьмой, которую не смог бы выдержать другой человек. Но индеец сохранил рассудок и продолжал копать эту бесконечную яму под самим собой. Он обрел бесценную мудрость, силу духа, ответы на все волнующие тысячелетиями вопросы, но и тогда чертоги знаний и масштабы времени и пространства Пандоры не уничтожили его. Он узрел запредельное совершенство и не сошел с ума. Вожак без затруднения прочитал записи прошлых избранных, которые не значат ничего для тех, кто это сам не осознал и не пережил. Индеец добавил туда свою собственную истину. Ему пришло дословно такое озарение: «жизнь преподносит столько разочарования и бед, сколько человек после этого может вынести свободы и счастья». Он считал, что все наши неудачи, страхи и ошибки потом трансформируются в абсолютное беспечное блаженное существование. А Ihticoyonpui он называл антагонистом любого другого наркотика. Ведь наркотик вызывает эйфорию и легкость, а Ihticoyonpui является трипом или сном, после которого обычная жизнь кажется идеальной, беззаботной и счастливой. Он в действии корня нашел интерпретацию своей личной идеологии познания бездны. Вожак обуздал совершенство и поселил его внутри себя. А истина, принадлежащая индейцу, стала одновременно его спасением и могущественным оружием.

— Что значит истина? — скептически продолжал стонать Кирилл от чудовищного дискомфорта во всем теле.

— Истина — иллюзия, которая помогает жить. Когда начинаешь искренне верить в эту иллюзию, она обретает неописуемую силу. Если есть цель и истина, тогда Ihticoyonpui не разрушает, а становится волшебным инструментом.

— Откуда же взяться вере в нашей уродливой жизни?

— Она никогда и не возникнет в благополучном и мирном течении. Чаще всего человек обретает веру, когда пережил, казалось бы, невозможное. Она и помогает ему, собственно, выжить. Но рождение истины не возникнет вне процесса.

Кирилл сдавил со всей мочи виски, пытаясь унять шум в голове и прервать поток болезненных мыслей.

— Кажется, от этого корня одна польза и человечество ждет светлое будущее…

Молдован спокойно опроверг эту теорию своим монотонным уверенным аргументом:

— Только не стоит забывать, что вера может быть у людей сильная, но цели разные. Слабых Ihticoyonpui расщепит на молекулы, но сильных оставит жить. Многих из этих сильных закаляло лишь зло. Они ненавидели мир, людей, жизнь и готовы уничтожить их.

— Их можно понять, — выдавил цинично Кирилл.

Молдован не стал спорить. Взгляды и видение другого человека невозможно изменить постороннему. Вся ответственность ложилась лишь на случайный подбор событий и объединяющую их в единый конструктор судьбу. Машина пролетала мимо пляжей, джунглей, деревень. Они замешивались в одну невзрачную пленку, которая забывалась навсегда.

— Какая же истина тебе помогла не сломаться и возвела в избранные? — равнодушно поддерживал разговор Кирилл, понимая, что без Молдована он ничего не сможет реализовать, и надеясь найти в его душе лазейку.

— Можешь прочитать, — мужчина передал священную книгу, в кожаной обложке.

Кирилл взял вещь в руки и подкинул небрежно в воздух.

— А меня молнией или метеоритом не шибанет, если открою?

— Последняя записанная страница, — пропустил мимо ушей саркастичное заявление пацана.

Кирилл пролистал древние обветшалые страницы, на которых корявыми почерками, на разных языках были оставлены чьи-то многозначительные проповеди. Парень с пренебрежением добрался до третьей четверти книги, где находилась крайняя надпись.

— Я не знаю английского, — заключил Кирилл и закрыл без сожаления книгу.

— Там написано, что человек состоит из божественной милости и материальной красоты.

— Что это значит?

— Человек двойственное существо. Он не утратил до конца животные инстинкты, но уже развил разум до духовного начала. Он не может быть полностью предан Богу, забыв о своих земных потребностях и желаниях, так же, как и игнорировать и подавлять духовные стремления и побуждения к развитию. Можно не быть одновременно религиозным фанатиком или аморальным материалистом, всю жизнь страдая от внутреннего диссонанса. Но хватает чувствовать божью милость, оставаясь в любых ситуациях человеком, а также видеть и питаться природной красотой, беря все, что преподносит жизнь без остатка и переизбытка.

— Усидеть на двух стульях то есть? — язвительно бесился Кирилл.

— Да.

— И рыбку съесть и билетик в рай получить?

— Скорее верой поймать золотую рыбку.

— А как же рай после грешной жизни?

— Все закончится здесь.

— Как же тогда верить?

— В этом и есть сила иллюзии. Сила твоей личной истины.

Кирилл повернулся лицом к избранному и, не спуская с того глаз, твердо заявил:

— Я верю, что Маша жива.

Молдован кивнул одобрительно головой и лишь вымолвил:

— Значит, так оно и будет.

3.

Маша придерживалась тишины. Ей хотелось, чтобы ее вовсе не замечали. Казалось, что если она перестанет лишний раз дышать и двигаться, то ужас и убийства прекратятся. В голове не укладывался весь этот сумасшедший сюр, переходящий постепенно в хоррор. Муха выпустил пар и оставшееся время до возвращения братьев вел себя учтиво и сдержанно. Для него девушка больше не представляла никакого интереса. Она находилась в самом низу цепочки его садистских пристрастий и влечений. Мужчина поправлял бабочку, разглаживал рубашку от складочек и уже с уравновешенным спокойствием смотрел на часы. Машу перестало трясти, хоть четверо итальяшек продолжали лежать мертвыми всего в нескольких метрах от нее. Рука до сих пор болела. Девушка отводила взгляд и с любопытством рассматривала панораму через окно, где виднелся кусок колеса обозрения и две разноцветные петли Американской горки. Порой доносился радостный крик посетителей парка развлечений, и Маша задумывалась, как она одновременно близко от беззаботной жизни, но и как далеко.

К закату солнца, когда Муха поправил все мельчайшие изъяны бара под свой перфекционизм и несколько раз педантично отряхнул от катышек брюки, раздался гул подъезжающего отряда машин. В бар зашли в приподнятом настроении Ишуа и Гаутама и буквально остолбенели от недоумения, наткнувшись на окоченевшие трупы. Ишуа не видел картины, но восприятие других его чутких анализаторов невозможно было обмануть. Муха заметил перемену настроения в лицах братьев и мгновенно перешел к запланированным объяснениям:

— These assholes were late! — ткнул он возмущенно пальцем в нахалов. — they came way too late. They were laughing like jerks! There was a deal and they broke it! — постепенно бандит начал переходить на разъяренный несдержанный крик. — They don’t respect us! So, they shouldn’t have any deals anymore! This is