с принцем Коноэ, а потом передавал услышанное «соседу» – Зорге. Но увидеться с ним на этот раз не удалось. «У меня в течение нескольких дней были дурные предчувствия, – вспоминал Одзаки в тюрьме, – и в то утро я уже знал, что близок час расплаты. Убедившись, что Ёко ушла в школу, поскольку мне страшно не хотелось, чтобы дочь присутствовала при этом, я ушел из дома, даже не взглянув на жену и ничего не сказав ей на прощание. Я чувствовал, что с моим арестом все кончится. И все кончилось. Когда меня допрашивали в тот день после полудня, вопросы касались, как я и ожидал, моих отношений с Зорге. Я понял, что раскрыта вся сеть, и сказал себе, что все кончено»[591].

В полночь Одзаки сделал признание, позволившее полиции окончательно понять, с кем она имеет дело, и, как он сам писал, именно после этого, «утром 15 октября 1941 года полчища прокуроров обрушились на нас». И снова: представление к награде пристава Миясита наполнено странными формулировками: «…Как только утром 14 октября 1941 года был арестован Одзаки, он немедленно допросил арестованного и выяснил полную картину дела, что значительно помогло аресту Зорге и других иностранцев, а также добыче важных вещественных доказательств.

Если бы признания Одзаки пришли на день позже, а аресты иностранцев, следовательно, задержались бы еще на один день, то Зорге, по меньшей мере, сжег бы бóльшую часть важных вещественных доказательств. Зорге был арестован 18 октября 1941 года». Почему Зорге мог успеть что-то сжечь, если бы Одзаки взяли не 14-го, а 15 октября, и что именно это было – можно только предполагать. Точно известно, что признание далось Одзаки нелегко: «Ввиду того, что Одзаки являлся известным человеком с весьма широким кругом общения, возникло опасение, что весть о его аресте дойдет до Зорге. Пристав Такахаси подверг Одзаки тщательному допросу. Дознание проводилось быстро. Преступник был близок к обмороку, однако его привели в чувство и продолжали допрос без применения силы». В результате «было установлено, что Одзаки в течение 10 лет обзаводился сотнями знакомых и друзей, начиная с министров и кончая женщинами, всякими путями узнавал у них ценные государственные и военные секреты и передавал их Зорге. Одзаки признался в шпионской деятельности, которой он занимался в течение 10 лет с 1932 года в пользу Коминтерна».

Чем был чреват «тщательный допрос» (еще один термин, использовавшийся в протоколах для обозначения пыток наряду с «мерами преследования» на весьма образном языке японских полицейских), можно судить еще по одному похожему документу, свидетельствующему о задержании 29 октября на Хоккайдо субагента Мияги – Тагути: «30 октября во время допроса Тагути откусил себе язык и пытался покончить жизнь самоубийством, но благодаря быстро принятым мерам не сумел осуществить свое намерение».

Советского агента вывели из болевого шока, привели в чувство и заставили писать, раз он не мог теперь говорить: «В конце концов Тагути признался в том, что по рекомендации Ямана познакомился с Мияги. Примерно в феврале 1941 года ему стало известно, что Мияги собирал всевозможную информацию и получал исследовательские материалы военного, дипломатического, политического и экономического характера и все это передавал в Москву. Он признался также, что передавал Мияги сведения о местожительстве политического обозревателя Сибата Мурамаци, который находился в подчинении секретаря генерала Угаки Ябэ Канэ, посещал организацию “Маци Сейкай” и у входивших в нее начальников политических отделов газет, корреспондентов и других лиц получил сведения о переговорах Того с Молотовым, посла Иосидзава в Голландской Индии о нефти, о переговорах с США, о содержании послания принца Коноэ, о вооруженных силах, дислоцированных во Французском Индокитае, об обстоятельствах переброски в Маньчжурию войск генерал-лейтенанта Ямасита Томобуми, о количестве вооруженных сил, находящихся в Маньчжоу-Го, местонахождении аэродромов в районе Хоккайдо, о затруднительном положении там с продуктами сельского хозяйства, о количестве добываемого угля».

В полицейских документах много слишком настойчивых упоминаний о том, что в отношении арестованных по делу Зорге не применялись пытки, но с неменьшей частотой там можно обнаружить и сожаления по поводу необходимости прекратить допрос в связи с плохим физическим состоянием узников.

Арест Одзаки – влиятельного советника премьер-министра Коноэ и признание его в десятилетней работе на Коминтерн, выявление советской шпионской сети, в которую оказались вовлечены важные фигуры токийского истеблишмента, нанесли тяжелый удар по репутации правительства, которое и без того находилось на грани краха. 17 октября принц Коноэ ушел в отставку, и его сменил типичный «ястреб» генерал Тодзё. Враги Коноэ даже спустя много лет в послевоенных мемуарах не упускали случая напомнить, что в окружении принца «было полно шпионов и изменников»[592]. Задержание Одзаки и других японцев, в том числе заметных персонажей токийского политического театра, происходило в критическое для Японии время, накануне войны с США, когда из последних сил велись японо-американские переговоры, и сразу после них – на первом этапе этой войны. Неудивительно, что существовала версия о том, что аресты Зорге и других иностранцев были вызваны необходимостью как можно скорее закрыть канал утечки секретной информации из правительства. Ведь даже после ухода Коноэ с поста премьера принц, как и в предыдущих случаях, оставался в гуще политических событий и обладал сведениями и влиянием, весьма интересными для людей, которые, как выяснилось, были агентами другого государства. В таком случае это объяснение вполне логично подтверждает версию о том, что «раскрутка» дела Зорге началась именно с японской стороны. Здесь уже не так важно, был ли «список Китабаяси» или кто-то, внедренный в группу, выдал ее полиции. В этих рассуждениях принципиально другое: провал резидентуры «Рамзая» начался с японской стороны, а потом полиция смогла выйти на Клаузена, Вукелича и самого Зорге. Но так ли это было на самом деле? И существовал ли в действительности предатель, которого так тщательно «скрывала» японская полиция, громоздя одну версию на другую, создавая дополнительные сюжетные ходы, подкрепленные документами, в которых уже больше семидесяти лет не могут разобраться историки. А если допустить, что все было совсем не так?

Глава сорок первая

Версия первого порядка

Если не японцы, то кто же? Даже задуматься над ответом на этот вопрос кажется страшно, но давайте еще раз посмотрим на хронологию событий, а потом вернемся к размышлениям на эту тему.

Итак, Зорге, мучимый последнее время сердечными приступами (он не выходил в эфир уже десять дней), депрессией, а с 7 октября еще и высокой температурой, крайне обеспокоенный отсутствием в «Азии» Одзаки и последующим исчезновением Мияги (он тоже не пришел на условленную встречу), 17 октября встретился с Вукеличем и Клаузеном. «Жиголо» безуспешно пытался дозвониться до Одзаки по телефону. «…около 7 часов вечера, – вспоминал Макс Клаузен, – я пришел