Шрифт:
Закладка:
— Я тут из морского быта набросал… Вы согласны почитать? Почерк, правда, неважнецкий.
— Ерунда! — воскликнул Алимпиев. — Тащите сюда! — Он ощущал ликование, поднявшееся из глубин его существа. — Не беспокойтесь, это все между нами!
8
Стерневой не сошел на берег в Александрии. Вопреки заверениям судового врача, сухой африканский воздух облегчения не принес. Ковыляя по палубе, радист потирал поясницу и тихо, сквозь зубы ругался.
На причале, у самого трапа, пестрят коробки фиников и халвы, косынки с видами пирамид. На кожаных сумочках таинственно улыбается царица Нефертити, струятся древние иероглифы. Вокруг носятся вихорьки горячей пыли, обильно посыпают все, путаются в широких галабиях торговцев-арабов.
— Может, сам купишь? — спросил Папорков.
Он сунул руку в карман, чтобы вернуть Стерневому деньги. Вот они, сумки! Пускай бы и выбрал по своему вкусу.
— Здесь же дороже, — удивился Стерневой. — Ты уж не сочти за труд, а то видишь…
— Мне не трудно, — сказал Боря.
В спутники он взял Вахоличева. С ним хорошо, — ходить не ленится, а когда надо, молчит, не мешает смотреть. У ворот порта их нагнал Степаненко.
Узкая улица, пропахшая перцем и жареной рыбой, вывела их на набережную. Голая, ветреная, без единого пятна зелени, она гигантским полукружием белого камня охватывает синюю бухту. Кафе малолюдны в этот ранний час. Хлопки полосатых тентов над столиками словно аплодисменты в гулком, почти пустом зале.
Борька предложил пойти в музей. Смешавшись с нетерпеливой, суматошной толпой туристов, моряки долго бродили по Александрии, давно угасшей, среди богов ее и героев, обратившихся в мрамор. Боря читал английские надписи и давал объяснения.
— Богатый музей, — сказал Степаненко. — Ты бы кинул мысль, когда завтракали. Культпоход толкнули бы.
— Есть начальство, — ответил Боря. — Начальство в мыслях радиста Папоркова не нуждается.
— Брось. Не лезь в бутылку.
Боря ответил усмешкой, Вахоличев громко фыркнул, Степаненко отмахнулся:
— Ох, горе с вами… Ну, теперь куда?
Они стояли на ступенях под сенью портала, жмурились от солнца, заливавшего площадь. Разморенные жарой, мирно дремали извозчичьи лошадки, в щегольской сбруе, густо усеянной пылающими медными бляшками.
— К Римской колонне, — уверенно сказал Боря.
Прославленный обелиск не оправдал ожиданий.
— Надо же было отгрохать рядом шестиэтажные дома! — возмущался Степаненко. — У нас бы ни за что…
— Затюкали памятник истории, — сказал Боря.
Раскрыв путеводитель, он соображал, как лучше выбраться к центру города, к Хлопковой бирже.
Зачастили магазины. Борю забавляла разноголосица имен на вывесках: арабские, греческие, итальянские, даже французские… Интернационал купцов! Взгляд его упал на сумочки в витрине галантерейщика, и тут Боря вспомнил поручение Стерневого. Купил ему три штуки, как было условлено. И еще одну — Изабелле.
На обратном пути столкнулись с Лавадой. Он гулял в компании — начальник рации, ядовитый усач Озеров, жилистый, тощий, высокий, как жердь, Зарецкий — старший механик.
Лавада остановился, завидев Папоркова.
— Куда это столько? — спросил Лавада, оглядев радиста, увешанного сумками.
— Семья большая, — откликнулся Борька.
Вахоличев прыснул. Лавада нахмурился, пожевал губами и отвернулся.
— Федор Андреевич, — сказал Степаненко. — Папорков может провести экскурсию.
Он сообщил о посещении музея. Оказывается, сюда приезжают из многих стран, чтобы посмотреть греко-римский музей и побывать у колонны Помпея.
— Подумаем, — сказал Лавада.
— Стоянку сокращаем, я слыхал, — вставил Озеров. — Грузят по-скоростному.
«Воронеж» принимал тюки хлопка — фрахт для Лондона. Белые хлопья вьюгой кружились над судном. Ветер посвежел.
В кают-компании звонко распевала Изабелла. Боря и на минуту не задержался в каюте, только бросил на койку Стерневого покупку.
Последнее время Боре никак не удавалось побыть с Изабеллой наедине. Выяснить наконец, сердится она или простила… Вернее всего, еще сердита. Очень уж явно она избегает его.
Подавляя робость, Боря открыл дверь кают-компании. Изабелла накрывала к ужину. Оглянувшись на Борю, она перестала петь. Он поставил на стол сумку.
— Нравится?
— Убери, убери со скатерти! Чистая же скатерть, Борька! Разве можно…
— Нет, ты скажи, нравится? — Он послушно снял сумку и держал ее вытянутой рукой. — Кто это? Не знаешь? Жена фараона, царица Нефертити, да было бы тебе известно. А Озириса тоже не знаешь? Ставлю двойку, девочка.
Болтая, он становился смелее. Изабелла схватила сумку, водила по ней пальчиком, упоенно слушала Борьку.
— Ой, без четверти уже, — спохватилась она. — У меня ни-че-го не готово. На!
— Это тебе.
— Ну зачем? — Изабелла густо покраснела.
— Просто так.
— Ну, ладно, Боря… Ну, спасибо…
— Так ты не сердишься больше?
Ответа он не получил. Изабелла, совсем пунцовая, выбежала в буфетную. На столе, на чистой скатерти, осиротело лежала сумка. Царица Нефертити наблюдала за Борькой с выражением, которое невозможно разгадать.
Боря потоптался на месте, переложил сумку на стул и вышел, силясь понять сложность женской натуры.
В каюте пыхтел Стерневой. Елозя коленками по полу, он затискивал в чемодан сумки. Царицы Нефертити, задавленные, сплющенные, задыхались под крышкой, их подведенные глаза молили Борьку о помощи.
— Падаем на экзотику? — произнес Боря.
— Черта ли тут, кроме… — огрызнулся Стерневой. — Ладно! Не с пустыми руками к родным пенатам…
Боря не просил объяснений, мысленно он еще не расстался с Изабеллой.
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Вот каждому и надо привезти. На рубль хотя бы, — хмыкнул Стерневой.
— Резонно, — сказал Боря.
— Эскулап не ошибся, все-таки полегче стало, — Стерневой отдувался, сидя на чемодане. — Торговлишка унылая. Ты почем платил?
— Пятьдесят, — сказал Боря.
— Порядок, — кивнул Стерневой. — Я тоже по пятьдесят. Тут одна фирма, наверно.
Боря хотел рассказать Стерневому про музей, но передумал. Опять пахнуло скукой.
— На, держи, — Стерневой протянул шариковую ручку. — Сувенир от меня.
— С какой стати?..
— О чем разговор! Не золотая…
Боря смущенно взял ручку, клюквенно-красную, с блестящим наконечником.
В кармане Стерневого звякало с полдюжины таких ручек — очень дешевых, ярких и хрупких.
Снаружи заскрипел трап, то возвращался к ужину Лавада со спутниками. Лавада возглавлял шествие. Он поднимался, как и другие, размеренно, молча, глубоко дыша. Стерневой выскочил из каюты, прислушался, и как бы нечаянно встретил помполита в коридоре.
— Гуляли? — осведомился Стерневой.
— Пылища, — сказал Лавада. — Метет в порту.
— Не желаете ли сувенир? — молвил Стерневой после сочувственной паузы.
Лавада с сомнением повертел ручку.
— У меня их полно, — он оттянул карман форменки Стерневого и аккуратно вставил ручку. — Ты девушке, девушке нашей лучше… Ей сделай сюрприз.
— У нее свой кавалер есть.
Стерневой попятился — так потемнел Лавада, так сердито зашагал прочь.
Изабелла подлила масла
