Я направился к пехоте, где лорд Уттербак старался подбодрить своих солдат.

– Хороший удар! Я видел, вон там! Превосходно! – Словно он наблюдал за играми с битой и мячом.

Я подъехал к нему и присоединился к его похвалам. Затем всего в паре ярдов от меня из кустарника выскочил один из жандармов, который поскакал по дороге, лязгая доспехами, в красных глазах горела ярость. Он взмахнул боевым молотом над пехотинцами, и те бросились врассыпную от него и его лошади, сверкавшей подкованными копытами. Но уже в следующее мгновение выставили в его сторону копья, однако от одних он уклонялся, другие отскакивали от его доспехов. Вскоре наш пехотинец рухнул на землю с проломленной ударом молота головой.

Я почувствовал, как у меня вскипела кровь, выхватил меч и вдавил шпоры в бока своего скакуна, и тот, приняв вызов вражеского жеребца, бросился вперед. Мы с Неистовым врезались во вражеского всадника, ударив в плечо его коня нашим общим весом. Меня швырнуло вперед, но мне удалось удержаться в седле. А вот вражеский кавалерист и его лошадь потеряли равновесие, жеребец сделал неудачный шаг, большой дополнительный вес доспехов сыграл с ними злую шутку, и оба рухнули наземь – так моряка утаскивает в пучину сирена. Раздался оглушительный грохот, а Неистовый изящно, точно танцор, перепрыгнул через павшего врага.

Жандарм стал совершенно беспомощным: тяжелая, закованная в сталь лошадь придавила ему ногу. Вокруг сомкнулись пехотинцы, обнажая мечи и кинжалы, готовые к заключительному акту бойни, а я отъехал в сторону и только после этого поразился тому, что сделал и как точно моя лошадь исполнила команду.

Поединки между всадниками часто выигрываются при помощи шпор, а не мечей.

Я это знал – точнее, слышал, – но откуда мог проведать Неистовый?

Но раздумывать на эти темы сейчас не стоило, так как я увидел других всадников в доспехах, пробивавшихся сквозь кустарник, и направился к ближайшему резерву. Они уже выдержали две вражеских атаки, их заметно потрепало, и им дали немного отдохнуть, но они понимали, как важно не допустить прорыва жандармов, и успели занять оборону, ощетинившись пиками.

– Туда! Туда! Налево!

Я не столько вел их, сколько гнал, но после того, как они начали движение, пехотинцы поняли, чего я от них хотел: пики опустились, и мы приблизились к бреши, через которую проникали жандармы. Раздался грохот и скрежет, пики ударили в доспехи, закованная в сталь лошадь помчалась прочь, а всадник рухнул на землю, навстречу неизбежной гибели. Пехотинцы закрыли брешь, не давая новым врагам проскочить внутрь.

Жандармы, которым уже удалось пробиться сквозь кустарник, развернулись, чтобы проделать новую брешь для своих товарищей, и напали на мой отряд сзади. Я оказался единственным всадником среди защитников изгороди, обнаружил, что мне не удастся достать врага мечом, убрал его в ножны и тут увидел на земле секиру, наклонился и поднял, чувствуя в руках ее вес, как старую любовь. Ведь секирой или двуручным топором я орудовал всю свою жизнь и знал, как ее использовать, не хуже, чем поэмы Тарантуа.

– Остановим их! Остановим врага! – крикнул я.

Неприятельские всадники кружили около нас, один из жандармов сражался копьем с пиками пехоты, я направил к нему коня и изо всех сил размахнулся секирой – лезвие поднялось и обрушилось вниз. Сталь рассекла плечо доспеха: а я перехватил свое оружие за конец древка. Жандарм закричал и выпустил копье, кровь хлестала на сиявшие доспехи, я снова взмахнул секирой, но, пока он зажимал рану рукой, один из наших пехотинцев вонзил свою пику в прорезь шлема, и она вошла врагу в глаз. Лошадь с мертвым всадником в седле помчалась прочь. И я снова отступил к своим.

Я успел еще дважды взмахнуть секирой – один из ударов оказался удачным, во второй раз я промахнулся и понял, что ее лучше использовать, чтобы рассекать подколенные сухожилия коней, не защищенные броней. Так, с помощью приема подмастерья мясника, мне удалось обездвижить двух огромных благородных лошадей.

Затем я услышал зов труб армии Уттербака, в атаку пошел кавалерийский резерв под синим флагом лорда, и теперь уже жандармы оказались между пиками и копьями. Некоторые погибли, другие спасались бегством. Я отсалютовал командиру пехоты, и он любезно помахал рукой, как истый джентльмен, что выглядело очень странно на поле боя.

Некоторое время битва продолжалась между изгородями. Еще несколько всадников смогли пробиться внутрь, но нам удавалось разделаться с ними, или они обращались в бегство. Постепенно силы противников начали подходить к концу, как часы, пружина которых постепенно распрямляется, и вскоре они лишь злобно смотрели друг на друга через заросли кустарника, пока стрелки обменивались залпами. Постепенно жандармы и эсквайры на флангах отступили, тяжелые уставшие лошади медленно трусили обратно по длинному высохшему полю.

Мы слишком устали, чтобы радоваться. Возле кустарника я впервые увидел длинный ряд наших погибших солдат. Множество раненых брели по склону к палаткам лекарей. Я шагал вместе с ними, опасаясь, что следующей атаки нам не выдержать.

Моя лошадь мирно паслась в сотне шагов вверх по склону, и, пока я брел вслед за своим скакуном, мимо проехал лорд Уттербак, я сел в седло и последовал за ним, продолжая сжимать в руке секиру.

– Я приказал, чтобы нашим солдатам приготовили побольше еды, – сказал он.

– Да, мы заслужили хороший обед, – ответил я.

Он посмотрел на меня.

– Надеюсь, это не твоя кровь, – сказал Уттербак.

– У меня снова кровь на лице?

– Я не могу определить, идет ли у тебя кровь. Но ты весь покрыт ею. И твоя секира, – добавил он.

Я проверил все части своего тела:

– Кажется, я не пострадал. Однако я голоден и испытываю сильную жажду, если бы я мог остановиться в нашем лагере…

– Я думаю, мы оба можем провести там приятный час, если Клейборн позволит, – сказал Уттербак.

Мы сняли доспехи и кожаные куртки, поели сухарей с солониной и консервированными языками, покрытыми жиром, в котором мы сейчас отчаянно нуждались. Мы открыли банку с маринованными овощами, пакет с копченой колбасой и распили бутылку вина. Я ел с огромным аппетитом, лорд Уттербак не отставал.

Я бы не удивился, если бы Клейборн прервал наш пир новой атакой, потому что у него не было выбора – он поставил все на марш через перевал Экстон и наверняка знал, что если не доведет дело до конца, то потерпит поражение.

Но люди Клейборна