Шрифт:
Закладка:
Деми, как истинный янки, был любознателен, хотел всё знать и часто сильно огорчался, когда не мог получить удовлетворительных ответов на своё вечное «Для чего?».
Он также обладал склонностью к философии, к великому удовольствию своего деда, который имел обыкновение вести с ним сократические беседы, в которых не по годам развитый ученик иногда ставил своего учителя в тупик, к нескрываемому удовольствию женской части семейства.
– Что заставляет мои ноги ходить, деда? – спросил молодой философ, с задумчивым видом рассматривая эти энергичные части своего тела, отдыхая однажды вечером после шалостей, связанных с укладыванием в постель.
– Это твой маленький умишко, Деми, – ответил мудрец, почтительно поглаживая светлую головку.
– Что такое маленький умишек?
– Это то, что заставляет твоё тело двигаться, как пружина заставляла вращаться колёсики в моих часах, когда я показывал тебе их.
– Открой меня. Я хочу посмотреть, как оно крутится внутри.
– Я не могу этого сделать, так же как ты не можешь открыть часы. Бог заводит тебя, и ты ходишь, пока Он не остановит тебя.
– Правда? – И карие глаза Деми расширились и заблестели, когда он осознал новую мысль. – И меня заводят, как часы?
– Да, но я не могу показать тебе, как это делается, потому что это происходит, когда мы не видим.
Деми пощупал свою спину, словно ожидая обнаружить там крышку, как у часов, а затем серьёзно заметил:
– Я думаю, что Бох делает это, пока я сплю.
Последовали тщательные разъяснения, которые он выслушал так внимательно, что встревоженная бабушка сказала:
– Дорогой, ты считаешь разумным говорить о таких вещах с таким маленьким ребёнком? У него уже опухают веки от усталости, и он учится задавать самые неразрешимые вопросы.
– Если он достаточно взрослый, чтобы задать такой вопрос, то он достаточно взрослый, чтобы получить правдивые ответы. Я не вкладываю мысли в его голову, но помогаю ему раскрыть те идеи, которые у него уже есть. Эти дети мудрее нас, и я не сомневаюсь, что мальчик понял каждое слово, которое я ему сказал. А теперь, Деми, скажи мне, где у тебя ум.
Если бы мальчик ответил, как Алкивиад[159]: «Клянусь богами, Сократ, я не могу сказать», его дедушка не удивился бы, но когда, постояв мгновение на одной ноге, как задумчивый юный аист, он ответил тоном спокойной убеждённости: «В моём животике», старый джентльмен мог только присоединиться к бабушкиному смеху и закончить этот урок метафизики.
Возможно, у материнской тревоги были бы основания, если бы Деми не привёл убедительных доказательств того, что он был не только подающим надежды философом, но и настоящим мальчишкой, так как часто после обсуждения, которое заставляло Ханну пророчествовать со зловещими кивками: «Этому ребёнку недолго жить на свете», он разворачивался и успокаивал её страхи некоторыми шалостями, которыми милые, чумазые, непослушные маленькие негодники расстраивают и радуют сердца своих родителей.
Мэг установила много моральных правил и старалась их соблюдать, но какая мать могла устоять против обаятельных уловок, хитроумных увёрток или невозмутимой дерзости этих маленьких мужчин и женщин, которые так рано проявляют себя истинными искусными ловкачами?[160]
– Больше никакого изюма, Деми. От него тебя стошнит, – говорит мама мальчику, который с неизменной регулярностью предлагает свои услуги на кухне в дни, когда готовят пудинг с изюмом.
– Мне нравится, когда тошнит.
– Ты сейчас здесь мне не нужен, так что беги и поиграй с Дейзи в ладушки.
Он неохотно уходит, но его обида грузом лежит на его сердце, и позднее, когда появляется возможность получить компенсацию, ему удаётся перехитрить свою маму ловкой сделкой.
– Вы сегодня были хорошими детками, и я поиграю с вами во всё, во что захотите, – говорит Мэг, ведя своих поварят наверх, тогда как пудинг преспокойно подрагивает в кастрюле.
– Правда, мармар? – спрашивает Деми, в чьей припудренной мукой голове уже родилась блестящая идея.
– Да, правда. Всё, что скажете, – отвечает недальновидная родительница, готовясь спеть «Три маленьких котёнка» полдюжины раз или отвести своё семейство «купить булочку за пенни», несмотря на ветер или озорного мальчишку. Но Деми загоняет её в угол спокойным ответом:
– Тогда мы пойдём и съедим весь изюм.
Тётя Додо была главным партнёром по играм и наперсницей обоих детей, и эта троица переворачивала вверх дном их маленький домик. Тётя Эми была для них до этих пор лишь именем, тётя Бет вскоре превратилась в приятное смутное воспоминание, но тётя Додо была живой реальностью, и они использовали её по максимуму, и за эту любезность она была глубоко им благодарна. Но когда появился мистер Баэр, Джо забыла о своих товарищах по играм, и страх и одиночество обрушились на их маленькие души. Дейзи, которая любила торговать поцелуями, потеряла своего лучшего клиента и обанкротилась. Деми с детской проницательностью вскоре обнаружил, что Додо больше нравится играть с «человеком-медведем», чем с ним, но, хотя ему было обидно, он скрыл свою боль, потому что у него не хватило духу оскорбить соперника, чей карман жилета был кладезем шоколадного драже и хранил в себе часы, и особо страстным любителям разрешалось вынимать их из футляра и даже беспрепятственно трясти.
Некоторые люди, возможно, сочли бы эти приятные вольности взятками, но Деми не рассматривал это в таком свете и продолжал покровительствовать «человеку-медведю» с рассудительной приветливостью, в то время как Дейзи одарила его своей маленькой привязанностью при третьем визите, считая его плечо своим троном, его руку – своим убежищем, его дары – сокровищами исключительной ценности.
Джентльмены иногда внезапно впадают в приступы обожания юных родственников дам, которых они удостаивают своим вниманием, но от этой фальшивой чадолюбивости неловко им самим, и это никого не может обмануть.
Привязанность к детям мистера Баэра была искренней, но тем не менее эффективной, ибо честность – лучшая политика в любви, как и в суде. Он был одним из тех мужчин, которые держатся с детьми свободно, и он выглядел особенно хорошо, когда маленькие личики составляли приятный контраст с его мужественным лицом. Его дела, какими бы они ни были, задерживали его день за днём, но редко мешали ему навестить семью Марч по вечерам – ну, он всегда спрашивал, дома ли мистер Марч, так что, я полагаю, именно из-за него он приходил к ним в дом. Славный папа пребывал в заблуждении, что так оно и было, и наслаждался долгими беседами с родственной душой, пока случайное замечание более наблюдательного внука его внезапно не вразумило.
Мистер Баэр пришёл однажды вечером, чтобы остановиться на пороге кабинета, и был поражён зрелищем, представшим его взору. На полу лежал распростёртый мистер Марч, задрав свои почтенные ноги кверху, а рядом с ним, также распростёртый, лежал Деми, пытаясь скопировать эту позу своими короткими ножками в алых чулках, оба лежащих были всерьёз поглощены своим занятием и не замечали наблюдателей, пока мистер Баэр не рассмеялся своим звучным смехом, а Джо не воскликнула с возмущением:
– Отец, отец, профессор пришёл!
Ноги в чёрном опустились, а седая голова поднялась, когда наставник сказал с невозмутимым достоинством:
– Добрый вечер, мистер Баэр. Извините, одну минуту. Мы как раз заканчиваем наш урок. А теперь, Деми, составь букву и назови её.
– Я знаю эту букву! – И после нескольких судорожных усилий ножки в красном приняли форму циркуля, и умный ученик торжествующе воскликнул:
– Это буква V, деда, это Уи!
– Он прирождённый Уэллер[161], – засмеялась Джо, когда её родитель поднялся с пола и выпрямился, а племянник попытался встать на голову – единственный способ выразить свою радость, оттого что урок закончился.
– Чем ты занимался сегодня, bubchen?[162] – спросил мистер Баэр, подхватывая гимнаста.
– Я навещал маленькую Мэри.
– И что ты там делал?
– Я поцеловал её, – начал Деми с бесхитростной откровенностью.
– Фуй! Ты рано начинаешь. И что на это сказала маленькая Мэри? – спросил мистер Баэр, продолжая исповедовать юного грешника, который стоял на коленях, исследуя карман жилета профессора.
– О, ей это понравилось, и она поцеловала меня в ответ, и мне это тоже понравилось. Разве маленьким мальчикам не должны нравиться
