было вероятно, даже наверняка, что Иисус останется здесь на более длительное время, то усилия этих людей и безрассудство, с которым они проломили крышу дома, были бы очень преждевременными, неприличными и необъяснимыми.

Короче говоря, только Марк дал нам понять, как можно было принять Господа по возвращении из путешествия так, что у него был повод удивляться вере людей, но не Матфей.

Теперь настала очередь второго возвращения!

2. Просьба Иаира.

Иисус только что говорил о посте в доме мытаря Матфея, когда один из иудейских правителей, которого Марк и Лука называют Иаиром, приходит к Нему и просит оживить его дочь, которая только что умерла. Иисус следует за отцом в его дом, и по дороге женщина с текущей кровью освобождается от своего зла прикосновением Его одежды. Марк и Лука, однако, представляют дело таким образом, что Иаир, руководитель синагоги, встречает Господа, как только тот переходит на эту сторону реки, отвернувшись от гадаринцев, и принимается толпой, ожидавшей его там. Иаир также только говорит, что его дочь умирает, и только потом, когда Иисус идет в толпе спасать ребенка и разговаривает с женщиной, у которой текла кровь, из дома Иаира приходят вестники, которые говорят ему, что теперь бесполезно беспокоить Учителя, так как его дочь умерла.

Матфей, говорит Кальвин, хотел быть кратким и поэтому сразу же начал, что произошло лишь со временем. Но почему он хотел быть кратким? Даже вопрос, разрешалось ли ему быть кратким, — нет, даже не вопрос! Мы должны сказать, что ему не разрешалось быть кратким, если он знал подробности, как сообщают Марк и Лука. Если Иаис Рус просил помощи только для своей дочери, пусть даже смертельно больной, то в ней все равно была искра жизни, которую чудотворцу оставалось только зажечь, и мы можем считать возможным, что отец ребенка думал о помощи. В этом случае он тоже поверил, но как сильно меняется его вера, когда дело представляется так, будто он с самого начала просил о воскрешении умершей дочери. Бенгель допускает, что Иаир мог обратиться с просьбой, которую Матфей вкладывает в его уста только после того, как получил известие о смерти своей дочери. Лука и Марк, однако, не решаются даже позволить Иаиру просить о жизни своего ребенка, когда пришло известие о смерти дочери, а между тем они должны были бы это сделать, если бы это можно было как-то осуществить, поскольку сначала вложили в его уста просьбу о спасении больной дочери. Разве не было бы уместным увеличение, если бы просьбы этого человека следовали друг за другом именно таким образом? Однако оба евангелиста не сочли это целесообразным, а позволили человеку молчать, когда пришла весть о смерти, и только дали Господу сказать: «Не бойся и веруй!»

Ведь, отвечают более поздние критики, они переработали легенду, которую Матфей воспроизводит в ее первой простоте, так, что чудесная сила Иисуса, «усиленная контрастом и неожиданностью, представляется субъективно большей». Если Иисуса с самого начала просят воскресить мертвого и он без лишних слов исполняет эту просьбу, то огромная способность воскрешать мертвых предполагается как нечто само собой разумеющееся; если же, напротив, отец считает, что он может просить только об исцелении больного, а после смерти его отговаривают от дальнейших надежд, то «подчеркивается огромность этой способности». Но что, спросим мы, будет первым в скульптуре религиозной исторической веры? Когда возникнет идея, что Иисус воскресил мертвого, будет ли историк, который впервые сформирует эту идею, писать так, как будто все считали само собой разумеющимся, что Иисус может и будет воскрешать мертвых, если его попросят об этом с верой? Конечно же, нет! Даже если он знает, что воскрешение мертвых произойдет, и даже если он так решительно строит все сообщение об этом успехе, он непременно допустит, что этот грандиозный поступок произошел по свободному решению Иисуса, после того как просьба, относившаяся до этого к менее героическому акту помощи, была оттеснена на задний план нарастанием несчастья, а надежда на то, что можно найти помощь и для большего несчастья, была отсечена. Первый историк, о котором мы говорим, мог лишь приблизительно передать развитие коллизии, требовавшей высочайшего напряжения чудесной силы; он должен был сам внести эту предварительность в исторический материал и предварить воскрешение мертвого просьбой о помощи больному ребенку. Матфей, более поздний, был вне этих колебаний, так как не он первый сформировал этот особый взгляд на чудеса, а давно привык к мысли, что Иисус воскрешал мертвых, и то, что было для него привычным предположением, он мог без колебаний передать и отцу ребенка как такое же предположение. Иудейский лидер тут же попросил Иисуса оживить его умершего ребенка. Чудо стало, так сказать, обычным порядком.

По другой, весьма прозаической причине Матфею пришлось изменить рассказ таким образом, что правитель переходит от смертного одра своей дочери к Господу.

Согласно рассказу Марка, Иисуса ждала на берегу большая толпа народа, и в их сопровождении Он последовал за Иаиром в его дом. По дороге окровавленная женщина прикоснулась к Его одежде и получила исцеление. Тут же Иисус заметил, что от Него исходит сила, и, обернувшись в толпе, спросил, кто прикоснулся к Его одежде. Ученики обратили его внимание на толпу, которая почти давила его, но он знал, что прикосновение к его одежде было странным, и искал вокруг человека, который прикоснулся к нему. Тогда пришла женщина, бросилась к Его ногам и исповедала Ему всю правду. Матфей ничего не знает о толпе, Иисус только идет с учениками в дом Иаира, и поэтому в последующей истории о женщине с кровью, которая предвещает присутствие толпы, все отсутствует. Женщина прикасается к одежде Иисуса, Он просто оборачивается, видит ее и говорит ей: «Будь благословенна, чадо, вера твоя помогла тебе». Однако при наличии толпы народа все действие лишено необходимой обстановки и предвестия, поскольку очевидно, что женщина могла совершить свой поступок только в том случае, если это было сделано тайно и незаметно, т. е. в толпе народа. Автор, который первым развил эту точку зрения, не мог обойтись без толпы, в то время как в рассказе Матфея сцена слишком голая, и женщина, когда она идет за Господом по дороге, стоит одна, без поддержки. Матфей — поздний, он изменил изображение Марка с нуля.

И он должен был изменить, изменить так, как он это сделал. Когда Иаир принес Господа из дома мытаря, где Он только что сидел на пиру, там, конечно, не было толпы, заполнявшей сцену. Более