— В 1616 году, то есть уже через год, почти сразу же после смерти Токугава-но Иэясу число открытых для торговли с иностранцами портов уменьшится буквально до двух — Нагасаки и Хирадо, что к северо-востоку от Кюсю. — Кияма поморщился от резкой боли в животе, по его лицу стекали крупные капли пота, старому даймё вдруг сделалось холодно, пальцы ног онемели, но Ким и не думал растирать их. Все его существо рвалось поскорее передать Алу мучившее его знание. — В 1622 году сегунат казнит сто двадцать миссионеров и новообращенных. — Новый болезненный приступ заставил Кияма согнуться, Ал помог другу улечься в постель.

— Может, доктора кликнуть? — Ал попытался подняться, но Кияма удержал его, схватившись за рукав куртки.

— Слушай сюда. Я умираю и должен рассказать тебе все, что случится после моей смерти, потому что теперь это не только мои проблемы, это проблемы Гендзико, а значит, и твои.

— Ошибаешься, уважаемый! — Ал был взбешен. — Сейчас я заберу Гендзико и вместе мы отправимся в мой замок и…

— Это ты ошибаешься, — лицо Кима сделалось зловещим, — Гендзико теперь замужняя женщина, а замужняя женщина принадлежит своему мужу, отец, равно как все ее другие родственники, не имеет больше над ней ровно никакой власти. Мы в Японии, брат.

Ал сжал кулаки. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось дать Киму в его толстую княжескую морду.

— Успокойся, если хочешь, попроси принести себе выпивку и выслушай меня. — Кияма скрестил мощные руки на груди. — В 1624 году будет запрещена торговля с Испанией.

Ал присвистнул. С испанцев он имел твердый процент, не много, буквально на содержание пятидесяти самураев. Основной доход давали контакты с англичанами. Но все равно это была неприятная информация.

— А в 1629 году будут казнены тысячи христиан! Тысячи — это значит с семьями, женами, наложницами, детьми… с нашими детьми и внуками, Ал!.. Христиане в этой стране обречены, выживут сейчас, погибнут в течение пятнадцати лет — это к гадалке не ходи.

Какое-то время Ал смотрел на Кияма невидящими глазами. Борясь с единственным желанием — зарубить предателя на месте.

— Ты все это время искал, как отомстить мне? И отомстил?! — Ала трясло.

— Нет, Ал. Считай, что таким ужасным манером я попросил у тебя помощи. — Кияма смотрел на Ала с надеждой. — Хочешь, на колени встану.

— Я и сам перед тобой на коленях. Мы в Японии, кретин. — Хотелось ходить из угла в угол, но тень на седзи могла привлечь внимание замковых слуг и навлечь их на недобрые мысли.

— Ну прости меня, приятель. Сам посуди, что мне было делать? Я, глава даймё-христиан, все это время знал, что мои друзья, подданные, моя семья будут уничтожены. Знал даже, когда это произойдет, и ничего не мог с этим поделать. — Он печально вздохнул, на глаза навернулись слезы. — При этом я всегда был воином ордена «Змеи», я ратовал за то, что история не должна быть изменена, а теперь… Стал бы ты помогать мне спасать моих детей после того, как я сам пилил тебя за то, что ты пытаешься действовать вразрез с реальной историей? Что, если ты изменишь хотя бы малость, история может свернуть со своего пути, и в результате мы получим апокалипсис раньше положенного срока, и вместо двух уничтоженных городов в Японии в двадцатом веке погибнет целый мир!

— Дерьмовый же ты христианин, даймё, если не желаешь конца этого света, пришествия сына Божьего и начала царства Господня на земле. — Ал не знал, чем бы еще подколоть умирающего Кима.

— Дерьмовый, — согласился Кияма. — Что поделаешь, я люблю этот свет и не стремлюсь на тот. Старики не терпят что-либо менять. — Он затих на какое-то время, слушая дождь. — Я хочу, чтобы ты помог мне, Алекс, помог хотя бы вывезти из страны мою семью с твоей Гендзико. Устрой моего Умино по торговому ведомству и отошли его перенимать опыт куда-нибудь подальше. Пусть поищет себе счастья в Таиланде или Англии. Какая разница — главное, чтобы он и его дети были живы и здоровы. В 1635 году все равно выйдет указ о запрете японцам покидать пределы страны и о запрете уже выехавшим возвращаться, так что у него уже не будет шанса быть обезглавленным по приговору японского суда. Да, они потеряют родину и будут сожалеть об этом, но зато сохранят свои жизни…

— Значит, все кончено, через двадцать лет Япония будет закрыта на более жесткий замок, чем было до этого?

Кияма лежал на своем ложе с видом легендарного пророка, безошибочно вещая о будущем.

— С 1636 года только на островке Дедзима в гавани Нагасаки останутся португальцы. — Кияма смотрел на совершенно белый потолок над ним, точно читая оттуда.

— Что за черт, нет такого островка! — Ала аж подкинуло на месте. — Что ты врешь, Ким!

— Насыпной, искусственный остров. Так написано в учебнике истории. — Ким пожал плечами. — Нет, что за беда, создай. Хочешь знать, что будет дальше?

Ал кивнул, невольно изумляясь памяти старого приятеля.

— В 1637 году в Симабара, что на острове Кюсю, вспыхнет восстание, которое поднимут христиане. Восстание будет жестоко подавлено, и после него все не отрекшиеся христиане казнены. Не веришь мне, посмотри документы. — Кияма отогнул свою циновку и вытащил оттуда несколько пожелтевших компьютерных распечаток, которые Ал уже видел у даймё.

Ал схватил листки и с жадностью начал вчитываться в них:

— «Восстание имело как религиозные, так и экономические причины. Оно произошло в областях, население которых было обращено в христианство», — прочел он.

— Прежде в Симабара правил мой друг даймё Кониси Юкинага. Очень хороший христианин и весьма добрый человек. Очень любил свою собачку, маленькая такая, верткая, плешивенькая. Дрожала всем телом — трусиха несчастная, а Кониси-кун в ней души не чаял. Он строил церкви и монастыри. По его приказу все его подданные в одну ночь обратились в католичество, а кто не обратился, был казнен. Хорошее было время! — Кияма довольно потянулся на постели, по всей видимости, боли на время отпустили его, хотя лицо было по-прежнему бледным. — Я знал, что золотой век в Симабара закончится вместе с Кониси Юкинага, поэтому я просил его уделять больше внимания воспитанию его наследника Мацукара Сигехару, который был ближайшим родственником Кониси-сан, но при этом не являлся его сыном. Но Кониси все время отговаривался, мол, он и сам еще не стар, и Господь еще подарит ему детей не с женой, так с наложницами… Меж тем время шло, он заболел и умер, и бразды