Текст допроса игумена Варлаама[128] датирован 29 мая 1733 года. В своих показаниях Варлаам подчеркивает, что познакомился с «верой Христовой» до пострижения и рукоположения, был наставлен монахами по церковным книгам и до сих пор считает аскетическое учение христоверов правильным: «В оное суеверие сначала приведен я и учен… по новоисправленным книгам: по Толковому Евангелию, по Благовестнику и по Прологу, которые браны на время… из церкви, а учили меня речами такими: “Аще кто оставит отца своего и матерь, жену или чад своих имени ради Божия, сей сторицею приимет и живот вечный наследит” и другими многими речами, ведущими человека ко спасению, …и то учение книжное поставляю и ныне я за истину…»[129].

Признавая учение, призывающее воздерживаться от хмельных напитков и брака, Варлаам осуждает сопровождающую его ритуальную практику – «хождение вкруг» и самобичевание, считая их «противными Церкви»: «Во означенные противные собрания, в которых, ходя вкруг, бивали [исправлено на “и бивал себя” – К.С.] в груди кулаками впредь ходить я, Варлаам, не буду, и те противные собрания, и содержащих их я, Варлаам, проклинаю, а в грехопадения, будучи в противных собраниях, я ни с кем не впадывал, а то их собрание христовщиной почему именуется, того я не знаю, и от оных учителей своих о том подлинно не слыхивал»[130].

Здесь, несмотря на свободный стиль изложения, сквозь ответ видится вопрос – о «свальном грехе» на собраниях и о сущности «христовщины». Случай исправления неопределенного «бивали» (форма третьего лица множественного числа) на личное «бивал себя» (форма первого лица единственного числа) не единственный. В тексте допроса встречается более десяти подобных исправлений, самое распространенное из которых – несложное технически исправление формы «их» на «наших». В этом случае к авторскому «их» добавляют, уменьшая расстояние между буквами, три дополнительных знака: [наш]их. Другие, менее изящные, исправления таковы: «об оном их [испр. “наших”] злодеянии» (Л. 7), «они [испр. “мы”] в собраниях своих кругом ходили» (Л. 7). Наиболее существенным добавлением можно считать приписку к пункту о неразглашении тайны вероучения: «До поставления во игумена отцам своим духовным об оных противных собраниях я не объявлял за простотою своею, а при поставлении во игумена отцу своему духовному иеромонаху Питириму при исповеди о бытии своем с прочими на оных собраниях и о хождении в тех собраниях вкруг и что я прикладывался к образу, дабы о тех собраниях не объявлять, сказал, и той де отец мой духовный впредь того чинить мне под проклятием запретил, что я и исполнять обещался и исполняю [добавлено: “а до поставления во игумена, об оных противностях не покаявся, я, Варлаам, священнодействовал”]»[131].

На основании этой приписки Варлаама лишили сана, несмотря на его уверения в том, что причастность к христоверам осталась в прошлом, а принадлежности к «раскольникам» (староверам) и вовсе не было. На протяжении всего допроса Варлаам акцентирует свою верность новому обряду: Варлааму читали новоисправленные книги, на собраниях крестились они с сыном тремя перстами и никто их не заставлял креститься двоеперстием и т. д.

Происходящее на радении Варлаам описывал так: «А в том собрании, также и в прочих собраниях, действо было такое: молились Богу в землю [клали земные поклоны – К.С.] по часу с молитвой Иисусовой краткой против старопечатных книг… и по молитве садилися по лавкам, пели на гласах означенную ж Иисусову молитву с четверть часа, потом, встав с лавки, все, в том числе и я, Варлаам, и сын мой, и ходили по избе вкруг по часу и более, и били себя кулаками в груди, и то чинили мы для утруждения плоти своей, и пели оную молитву Иисусову и после хождения вкруг молились Богу в землю и в пояс, и, садясь по лавкам, пели… и по окончании оных действ расходились все в домы свои, а в тех-де собраниях хлеба кусочками, также и квасу, вместо причастия и ни для чего было нам не роздавано»[132].

Заключительной фразой фрагмента Варлаам отвечает на вопрос следствия о «хлыстовском причастии».

Мы видим из текста допроса, что игумен Варлаам, подчеркивая свое давнее знакомство с христоверами, говорит о том, что после принятия сана он совсем не вспоминал о них, регулярно участвуя только в церковных обрядах, и, хотя он признает аскетическое учение христоверов истинным и не противоречащим церковному, экстатический обряд он считает противным Церкви и проклинает. Ни эти аргументы, ни ранний самодонос не избавили Варлаама от лишения сана, битья плетьми, урезания языка и ссылки на тяжелые работы в Сибирь.

Неграмотные крестьяне, арестованные в ходе комиссий 1733–1739 и, особенно, в ходе второй следственной комиссии 1745–1757 годов, были еще более беззащитны перед следствием, наперед знавшим, в чем состоит учение и практика новой религиозной группы.

Дело о княжне Дарье Хованской 1745 года

Среди бумаг второй следственной о раскольниках комиссии, документы которой хранятся ныне в фонде 302 Российского государственного архива древних актов (РГАДА) сохранился корпус текстов – в основном, расспросных речей и экстрактов – о княжне Дарье Фёдоровне Хованской[133]. Из документов следует, что осенью 1743 года княжна со своими людьми побывала на собрании христоверов в подмосковной Богословской пустыни (совр. село Богослово Ногинского района). Сохранились рассказы о пребывании в пустыни как самой княжны, так и ее дворовых людей – Ивана Савельева, Сергея Никифорова, Аксиньи Петровой, а также расспрос строителя Богословской пустыни иеромонаха Дмитрия (в миру Даниила Ивановича Гусева) и купца Ивана Савельева.

Рассказы Ивана Савельева, Сергея Никифорова и Дарьи Хованской друг другу не противоречат. Из них мы узнаём, что княжна приехала в монастырь в Успенский мясоед, то есть осенью, после Успенского поста и до Филиппова поста, и провела в монастыре два дня. Пригласил ее в монастырь строитель Дмитрий, в келье которого она и обедала по приезде в пустынь, причем отдельно в документах указано, что собиралась обедать привезенной и приготовленной ее же поваром «скоромным – мясным жареным», но в итоге ела «рыбное кушанье», поданное Дмитрием. А вот люди ее и все участники собрания христоверов ели привезенное княжной мясо, которое повар специально приготовил в печи в братской келье, а люди Хованской принесли в келью строителя. Отчасти этот эпизод показывает, что в середине XVIII века христоверы еще не постились в скоромные дни – никакого глобального отказа от мяса еще нет.

Описанная в допросах ритуальная практика христоверов была такой: