Итан, пожалуй, более уверен во всем, чем я. Я знаю, что это, наверное, глупо, но я надеюсь, что такие чудеса в мире существуют. Я думаю, миру нужны чудеса. – Она покраснела и хихикнула. – Даже если эти чудеса и ужасают.

– Это все замечательно, Кэт, – сказал я, – но…

– Не рассказать ли вам об еще одном таком чуде? – спросил Теккерей, не обращая на меня внимания и глядя на мою сестру с пренеприятной усмешкой. – Еще одном ужасающем чуде?

– Да… Пожалуйста. – Кэти заметно волновалась, румянец тут же сошел с ее лица.

– Что ж, хорошо, – Теккерей взглянул на меня, будто ожидая возражений, но я пожал плечами и просил его продолжать.

Мальчик в лодке

Три дня назад «Робак» отплыл с острова Фуэртевентура и теперь направлялся на запад. В Бискайском заливе его потрепало – пришлось пристать на Канарах, чтобы устранить мелкие поломки, прежде чем идти на Багамы с полным трюмом припасов для колонистов Вест-Индии.

Дэви Лонгман занял свое любимое место: забрался наверх в воронье гнездо[4] и обозревал дальний горизонт. Капитан приказал ему исправно следить, не появятся ли другие корабли, ведь всем было известно, что эти воды кишат пиратами.

Зоркостью Дэви превосходил многих, так что эту работу ему поручали часто. Он оглядывал весь океан и подносил к глазу подзорную трубу, только если замечал что-нибудь заслуживающее внимания.

Так случилось и сейчас, когда в паре миль впереди острый глаз Дэви выхватил среди волн какие-то очертания. Он не стал бить тревогу, потому что даже с такого расстояния было ясно, что это не пиратский корабль.

В подзорную трубу Дэви увидел, что это маленькая лодка, одиноко дрейфующая в открытом океане, быстро окинул взглядом горизонт в поисках суши, или корабля, или хотя бы обломков, которые могли бы объяснить, откуда лодка взялась, но вокруг простирался только водный простор и ничего более.

Океан был в благодушном настроении, но все же лодка резко поднималась и опускалась, каждые несколько секунд исчезая за волнами из виду. Дэви не сразу разглядел, что в ней кто-то есть, а разглядев, едва поверил увиденному в подзорную трубу. Он спустился по такелажу вниз так быстро, как только мог.

– Капитан, там мальчик, – сказал Дэви, взбежав на шканцы[5] и тяжело дыша. – Там впереди лодка, а в ней – маленький мальчик.

Лавируя, «Робак» подошел к лодочке, и верно: вот он – мальчик не старше восьми лет, глядит снизу вверх на Дэви и остальных членов команды.

По приказу капитана несколько человек спустились по корпусу корабля и подняли мальчика на борт, а затем, привязав к лодке фал[6], втащили и ее. На расспросы мальчик не отвечал, и капитан надеялся, что лодка подскажет, откуда он взялся.

Эта лодка была довольно необычная: слишком мала для спасательной шлюпки или баркаса. Она больше подходила для плавания по озеру, чем по океану, но вместо названия на обеих сторонах ее носовой части был нарисован странный глаз.

Что до самого мальчика, то никогда еще Дэви не видел такого серьезного паренька; хотя, учитывая обстоятельства и то, что он один затерялся в море в таком нежном возрасте, это, пожалуй, было неудивительно. У него была копна светлых, как спелая пшеница, волос и такое печальное выражение лица, которое растопило бы сердце самого строгого таможенника. К удивлению Дэви, мальчик не расплакался от страха, облегчения или воспоминания об ужасном происшествии, из-за которого его вынесло в открытый океан.

Капитан, добрый и мягкий человек, снова попытался спросить мальчика, что произошло, но тот молчал, переводя взгляд больших блестящих глаз с одного члена команды на другого.

Первый помощник предположил, что мальчик, возможно, не англичанин и не понимает капитана, и тот задал свой вопрос на французском, но ответа по-прежнему не последовало.

Как известно, всякий корабль подобен острову, где живут люди всех национальностей, и «Робак» не был исключением. Тут были испанец, говоривший на своем языке и немного на португальском, а также ирландец и поляк, но их старания тоже не увенчались успехом, и тогда капитан прибегнул даже к помощи юнги, и тот попробовал применить те немногие знания родного языка, на котором говорил, пока его не продали на Невольничьем Берегу. Но мальчик все так же молчал.

Дэви, как и все остальные на борту, был уверен, что бедняга, должно быть, единственный, кто остался в живых после ужасного крушения или после того, как корабль потопил шторм, и что обстоятельства происшествия так потрясли мальчика, что он не оправился до сих пор. Что бы там ни случилось, маленький и хрупкий потерпевший произвел на команду поразительное впечатление.

В команде «Робака» были моряки, которые, если их разозлить, не преминули бы пырнуть товарища по команде свайкой[7] в печенку, и Дэви дивился, что теперь эти матерые морские волки возились с мальчиком, будто с собственным сыном, – так им хотелось, чтобы он улыбнулся; но все без толку.

В конце концов капитан велел всем вернуться к работе: пусть бедняга привыкнет к обстановке, а там, когда отойдет от потрясения, может, и заговорит. Мальчик заглядывал всем в лица все с тем же скорбным выражением, но моряки нехотя отошли от него, и тогда он направился к плотнику.

Ладлоу был похож на огромного медведя: половину его лица скрывала черная кудлатая борода, обществу товарищей по команде он предпочитал общество своих инструментов и все свои чувства берег для дерева.

Но, как и в случае с остальными моряками, при виде маленького пассажира огрубевшее сердце плотника смягчилось, и он с радостью позволил мальчику подойти и понаблюдать за своей работой – если бы то же сделал Дэви или кто-то из остальных, он бы только ругнулся сквозь зубы.

Ладлоу ремонтировал участок фальшборта. Дэви заметил, что мальчик пристально наблюдает за тем, что делает плотник. Его глаза будто светились от восхищения и любопытства при каждом движении рук Ладлоу, и вдруг случилось нечто потрясающее: мальчик улыбнулся.

Плотник орудовал долотом, мастеря шиповое соединение[8], как вдруг поднял голову и увидел мальчика – перемена в его лице зачаровала Ладлоу, словно в пасмурный день показалось солнце. Однако эта потеря сосредоточенности имела болезненные последствия: заточенный конец инструмента чиркнул по поверхности дерева и вгрызся в руку плотника у основания большого пальца.

Неудивительно, что Ладлоу, обильно ругаясь, отбросил долото и сжал порезанную кисть, из которой струилась кровь. Он шипел и морщился от боли и проклинал собственную глупость.

Ничего примечательного в этом не было. Все плотники время от времени