Шрифт:
Закладка:
дома еще добавили бы, и все... А сейчас: собрание, стенгазета, педсовет. Ты прав, Кожа, признаваться не стоит... »
Я покраснел так, что у меня слезы из глаз покатились и... признался.
Потом я просил Рахманова заступиться за меня на педсовете. Как вы думаете, что он мне сказал? Бьюсь
об заклад, вы никогда не догадаетесь! Рахманов сказал:
«Если ты хочешь, то я за тебя заступлюсь. Но на твоем месте я не стал бы об этом просить...»
И он рассказал мне историю о том как еще студентом он сделал одну большую глупость (вы уж простите, но, сами
понимаете, чужую тайну я выдать не могу). И о том, как не мог успокоиться до тех пор, пока прямо и честно не
признал свою ошибку и не получил за нее заслуженного наказания.
«Как хочешь, Кожа,— закончил свой рассказ Рахманов,— я могу выступить и сказать: «Пожалейте этого
мальчика. Он трусоват и не умеет держать ответ за свои поступки».
Конечно, я отказался.
... В этот день, следующий после тоя, я напрасно ждал Султана. А нужен он был мне для того, чтобы прямо
высказать ему все, что я о нем думаю. Но проклятый парень не показывался, и я отправился искать его в табун.
На том месте, где обычно доят кобыл, я увидел Сугура, отца моего приятеля. Это был человек маленького роста,
на редкость подвижный, с редкой бородкой и прихрамывающий. Таким он вернулся с войны. Правда, несмотря на
его хромоту, ни один здоровый мужчина не смог бы угнаться, когда он бегает за своими лошадьми.
Он сам заметил меня и позвал:
— Ну-ка, иди сюда, оболтус! Я подъехал нему.
— Где Султан?
— Откуда я знаю...
— Кому же знать, как не тебе? Вы же вместе обделываете ваши воровские делишки! Правду говорят, плут всегда
найдет товарища-плута! Слезай-ка с коня и пусти его.
Одной рукой удерживая кобылу за поводья, другой он стянул меня наземь. Это уже было настоящим
издевательством. Кругом стояли люди, глазели и хохотали. Сугур ловко снял уздечку и седло, шлепнул кобылу по
спин, и пустил ее пастись.
Знаете ли вы, что означает ходить пешком? Нет вы не знаете этого. Для того чтобы полностью понять это, нужно
шагать с седлом на спине, да еще под громкий смех окружающих. Прошли те славные денечки, когда я гарцевал
на иноходцах! Ну что ж, сам во всем, виноват...
Я бросил седло у порога и вошел в шалаш. Мама делала курт — белый ноздреватый сыр. Она повернулась ко мне,
и в глазах ее была... нет, не строгость! Ох, насколько бы легче было мне, если бы мама глядела строго, сердилась бы или кричала...
В глазах мамы была такая печаль, что мне захотелось броситься к ней, зарыться головой в ее колени и
заплакать. Видно, кто-то уже успел рассказать маме про вчерашний случай на тое.
— Что же ты наделал, сынок?— тихо спросила мама.
— Ничего.
— Я же тебя просила: не подходи к Султану, держись от него подальше.
— Я же ничего не сделал...
— Значит, я могу пойти к этому чабану,— устало сказала мама,— и отругать его: зачем он ни за что ни про что
набросился на моего сына?
— Нет... но...— Язык решительно отказывался повиноваться мне.
— Кожа, Кожа, как ты дошел до жизни такой, что любой человек имеет право схватить тебя за шиворот и лупить...
Я молчал. Я и сам не заметил, как я дошел до жизни такой.
Я пообещал маме никогда больше не дружить с Султаном и уехать в степь, где мои одноклассники помогали
колхозу.
В этот же день приехала двухтонка с кормом. Шофером на ней был веселый, разговорчивый парень, Кайыпжан. Я
сел к нему в кабину, попрощался с джайляу и покатил в село.
На этот раз мы давали крюк. Машине не пробраться через перевал, где мы проезжали с Султаном. Довольно
скоро, однако, мы добрались до красного горного выступа, откуда дорога вела прямо в аул. Но Кайыпжан почему-то свернул в сторону. Я удивился. Шофер объяснил мне, что нужно будет прихватить с собой школьников,
которые косили сено в низине.
Это мне не очень понравилось. Вы, дорогие читатели, вероятно, помните, что, когда мои одноклассники
собрались на работу, я не поехал с ними. Теперь... Что должно случиться теперь, представить нетрудно. Лучше
уж было бы намазаться медом и сесть на муравьиную кучу, чем терпеть все уколы и насмешки за то, что я
бездельничал на джайляу.
У подножия горы, прямо на берегу речки, мы увидели большую юрту и белую палатку. Над ней трепетал на ветру
красный флажок. На поляне группа ребят в трусиках играла в волейбол.
Машина остановилась на противоположном берегу реки. Река эта была необыкновенной. На мелком дне ее
лежали огромные камни, каждый величиной с овцу. Но мне было не до удивительных камней. Я успел узнать всех
мальчишек, игравших в мяч. Здесь было несколько ребят из нашего класса.
Кайыпжан вышел из кабины:
— Эгей! Орлята!— крикнул он.— Как можно про-ехать на ваш берег?
Ребята бросили игру и подошли к самой воде.
Впереди бежал Батырбек. Он в этом году окончил уже седьмой класс. Я не знаю, что означает точно выражение
«плотносбитый силач», которое попадалось мне в книгах. Но чувствую, что оно касается именно таких ребят, как
широкогрудый, мускулистый Батырбек. Даже ребята из восьмого и девятого классов не решались вступать в
стычки с Батырбеком. Он участвовал в районной спартакиаде и был послан оттуда на областную.
— Нужно было ехать другой дорогой, чтобы добраться до брода,— сказал Батырбек.— Теперь придется
возвращаться назад и делать большой крюк.
— Жаль!— Водитель почесал подбритый затылок.— Мне поручили прихватить вас со всем багажом и палаткой в аул.
— А мы сейчас построим мост,— предложил Батырбек.
Кайыпжан засмеялся:
— Уж не тот ли ты сказочный богатырь, что одним дыханием сдвигает горы?
Батырбек, казалось, не слышал насмешки.
— Дежурный, строй ребят!— закричал он.
Сейчас же из палатки выбежал такой же голоногий, как и все остальные, мальчишка. Он поднял к небу
сверкающий на солнце медный горн и затрубил.
У меня, конечно, нет часов. Но, даже если бы они были, я не успел бы вытащить их из кармана
