у бронзовых ворот Ватикана, просторные зеленые внутренние дворы, наконец, нарочито скромный вход во дворец, где содержался несчастный «ватиканский узник», анфилада почти пустых залов, через которые надо было пройти до того, как вступить в святая святых — кабинет Непогрешимого, все это создавало у Таксиля смешанное ощущение торжественного и смешного, высоко серьезного и театрального. При всем при том, подходя вслед за монсеньором к последней двери, за которой он должен был, наконец, увидеть преемника апостола Петра, Таксиль подумал, что это, пожалуй, один из самых знаменательных моментов его причудливой жизни.

И вот Фуэ вступил в кабинет. Стоявший у входа служитель сначала преградил дорогу Таксилю, но скоро по какому-то знаку раскрыл дверь, и наш герой сделал последний шаг на пути к заместителю бога на земле.

Еще ничего не разглядев, он распростерся ниц на полу и молча стал потихоньку оглядываться. Скорей угадал, чем увидел, утонувшую в кресле щуплую фигуру папы. Раздался неожиданно звучный низкий голос:

— Подойди, сын мой!

Таксиль пополз в направлении голоса и, только приблизившись, позволил себе поднять голову. Благоговейно приложился к атласной туфле и изобразил нечто подобное всхлипу или взрыду.

— Встань, — сказал папа.

Встал и увидел всего Непогрешимого. Папа уже не тонул в громадном кресле, площадь которого он занимал едва ли в пятой ее части, а, наоборот, увенчивал его собой. Иссохший семидесятисемилетний старец имел даже, пожалуй, величественный вид, а черные глаза его смотрели из-под густых бровей пронзительно и умно. Он указал Таксилю на небольшое кресло справа от себя, а Фуэ — слева. Оба сели. Таксиль вынул из кармана платок и стал вытирать им глаза, которые слезились не так обильно, как следовало бы.

— Чего бы ты хотел от нашей церкви, новообращенный сын ее?

Таксиля как будто вырвало из кресла и бросило опять на колени. Он успел подумать, что со стороны это должно выглядеть смешно. Боковое зрение показало ему монсеньора Фуэ, который, кажется, внутренне посмеивался над его поведением. Но нужна последовательность.

— Единственное, чего я хотел бы в этот момент, — почти прорыдал Таксиль, — это умереть у ваших ног, дорогой отец мой!

Папа добро и благосклонно усмехнулся:

— Нет, сын мой, ты нужен церкви, ты еще многое сделаешь для ее возвеличения и прославления, для низвержения ее врагов. Садись, прошу тебя.

Таксиль сел и стал опять вытирать глаза.

— Должен сказать тебе, — продолжал папа, — что твои книги имею в своей библиотеке, конечно, те, которые изданы в последние два года…

Шпилька! Непогрешимый не забывает о богохульных антирелигиозных памфлетах, принадлежавших прежнему Таксилю. А автор их в приступе бурного раскаяния закрыл глаза рукой и приготовился безудержно зарыдать… Но папа говорит:

— Искреннее покаяние омывает и спасает грешную душу. Ты же, дорогой мой Пажес, доказал искренность своего раскаяния делами и продолжишь эти дела свои с еще большей силой и рвением…

Таксиль хотел что-то вставить, заверить в том, что да, он до конца дней своих будет продолжать громить синагогу Сатаны, разоблачать какие бы то ни было происки врагов и т. д. Но папа не дал ему говорить, он сам разговорился и не любил, когда его в этих случаях останавливали. Вернулся к прежней нити:

— Твои книги имеются в моей личной библиотеке, и я прочитал их. Больше того, и теперь иногда обращаюсь к ним, когда в этом возникает необходимость или потребность. Это хорошее начало твоей деятельности, которая будет на пользу церкви и веры Христовой и которая безмерно прославит твое имя в сердцах католиков и в анналах церкви. Но скажу тебе прямо, сын мой, это только начало. Сатана…

В голосе святейшего зазвучал метал ненависти:

— Сат-та-ана! Он силен и коварен, его служители — масоны продолжают творить свои козни. Сат-та-ана! Сын мой, ты должен помочь церкви сокрушить его могущество…

В течение получаса продолжался громовой монолог наместника Христа на земле, гневный и патетический, умиленный и наставительный. Сыпались факты и цитаты, мелькали имена отцов церкви, названия папских булл и энциклик. Это был блестящий фейерверк эрудиции и темперамента, в свете которого Сатана и его масонская агентура оказывались полностью разоблаченными, бесповоротно осужденными и просто уничтоженными. Эрудиции и запала оратору хватило бы еще надолго, но старик устал. Он стал покашливать и тяжело дышать. Это положило конец его речи.

Таксиль не спускал глаз с папы, но поглядывал и на монсеньора; тот откровенно скучал. Оратор его не видел, он вообще ничего не видел, он только слышал, и то лишь самого себя. Умолкнув, папа изнеможенно закрыл глаза, и две-три минуты в комнате царило молчание. Таксиль и Фуэ ждали. Старик открыл глаза и вдруг улыбнулся. Оба слушателя выразили на своих лицах высшую степень восторга и увлеченности.

Аудиенция кончилась к полному удовлетворению Таксиля. Папа с большим удовольствием принял подарок, он рассматривал его с видом знатока и даже пытался царапать поверхность чернильницы ногтем мизинца. На прощанье он благословил Таксиля, и тот в сопровождении монсеньора отбыл в отель.

Весь обратный полуторасуточный путь поездом в Париж Таксиль был под впечатлением приема у папы. Он пытался дать трезвую оценку папской речи и всей его личности. Видимо, он не фанатик и не обманщик, а и то и другое. Вера и интересы поддержания веры в других людях побуждают его терпимо относиться к приемам обмана и поощрять эти приемы. А обманывая других, он невольно и незаметно сам поддается своему же собственному обману и начинает терять представление о границах между истиной и ложью. Сложный психологический переплет!

Самое же важное — практика. Какие практические выгоды, спрашивал себя Таксиль, я могу извлечь из всего этого? Что мне, собственно, дальше делать?

Ясно одно: раскрывать всю историю пока рано. Все, что было сказано в вышедших трех книгах, слишком просто, недостаточно демонстративно, не в состоянии особенно сильно поразить воображение. В конце концов разоблачения масонских «злодеяний», принадлежащие Таксилю, не так уж многим дополняют то, что в церковной литературе и раньше писалось. Почему церковники так уцепились за него, чем он их облагодетельствовал? Только подтвердил «фактами», «наблюдениями очевидца» то, что они утверждали до сих пор. Мало, мало…

Вернулся домой Таксиль в ореоле всеобщей известности и даже знаменитости. Теперь надо было оправдывать приобретенную репутацию.

Выходили в свет новые разоблачительные книги: «Тайны франкмасонства», «Масонские убийства» и т. д. Плодовитость Таксиля казалась неисчерпаемой. Между делом он опубликовал автобиографическое мемуарное произведение «Исповедь бывшего свободомыслящего». Здесь, как и в ряде других случаев, он позволил себе ряд озорных выходок, настолько смелых, что, казалось бы, его церковные покровители должны были насторожиться. Он не только признавал свое участие