Марлоу, что он может  быть на что-то способен, а затем, чтобы доказать самому себе, что он не боится моря. Единственный свой опыт общения с кораблями он получил на борту работорговца, и это повлияло на его восприятие всех морских судов. Но вскоре, к своему большому удивлению, он обнаружил, что полюбил шлюп и свободу передвижения на нем.

— И скажи мне, Джеймс, — сказал Марлоу. — Ты умеешь драться?

— Драться?

— Ну, например, ты сможешь дать отпор противнику в бою. Врукопашную или как? Ты умеешь пользоваться пистолетом?

Король Джеймс, прищурив глаза, усмехнулся, всего лишь намеком на улыбку. Он вспомнил другую жизнь, двадцать лет назад, по ту сторону Атлантического океана.

Конечно, он не был Королем, что бы ни говорили другие рабы. Но, он был принцем Кабу  - принцем племени Малинке, недалеко от реки Гамбия, из Дома Мане. Можно было проследить его родословную до великого полководца Сундиата Кейта,  и даже до самого Тираманга Траоре.

— Да, сэр, я умею драться.

Джеймс перебирал плащи и камзолы, висевшие в шкафу, в поисках той самой рабочей одежды. Он знал ту одежду, которую имел в виду Марлоу. Она была старой и сильно изношенной, когда-то их чинили большими неуклюжими заплатами, с помощью иглы парусных мастеров, но он заставил   домработниц перелатать их своими опытными руками. Это была одежда из какой-то другой жизни Марлоу, жизни, о которой Джеймс ничего не знал, но часто строил догадки.

Сначала он нашел старый синий суконный камзол. Ткань выцвела, за исключением тех мест под воротником и на отворотах манжет, куда не попало солнце. Там ткань была еще темно—синей, цвета воды Чесапикского залива в ясный осенний день.

Он провел пальцами по одной из недавно замененных заплаток, проверяя работу швеи. Он не нашел повода для придирки. Затем он посмотрел на изнанку камзола и на дыру, прикрытую заплаткой. Она была от выстрела из пистолета с близкого расстояния.

Он положил камзол на кровать, а вместе с ним и расшитый шелком жилет, который когда-то был прекрасной одеждой, брезентовые бриджи, мягкие, как замша, и хлопчатобумажную рубашку, единственную обновленную часть всей этой одежды. Старая шерстяная рубашка Марлоу все еще висела в шкафу, но он не собирался ее носить. Только не тогда, когда он мог позволить себе носить рубашку хлопка.

Его шляпа была треугольной, потрепанной, как и остальная рабочая одежда. Она была простой и черного цвета.  Хотя она была скорее темно-серой, выгоревшей от долгого пребывания на солнце и соленого воздуха, но удобной в использовании в отличие от более щегольских вещей.

Король Джеймс залез в заднюю часть шкафа и вытащил старые кожаные до колен сапоги Марлоу, которые он довел до зеркального блеска. Он снова протянул руку и вытащил саблю Марлоу.

У Марло было несколько сабель, большинство из которых были глупым, хрупким, декоративным оружием, которое носили белые джентльмены; джентльмены, которым не нужна была ни сабля, ни шпага, а если они и захотели ими попользоваться, то вряд ли знали, как это делается. Но эта сабля была настоящей машиной для убийств.  Сабля, которую Марлоу   использовал для того, для чего она и была предназначена.

Это была отличная, но на вид неуклюжая вещь, плохо сбалансированная, и, можно сказать, даже уродливая. Король Джеймс схватил ее за рукоятку и медленно вытащил из ножен, наслаждаясь ощущением рукояти, обтянутой холодной проволокой, наслаждаясь весом и отблеском позднего утреннего луча света, проникшего через окно и отразившегося от прямого обоюдоострого лезвия. За те двадцать лет, что он был рабом, ему редко выпадал шанс подержать в руках оружие.  Ему стало приятно это сделать. Он снова ощутил себя принцем воином.

Он отбросил ножны на пол и взял в руки большую саблю так, как его учили воины Малинке, заботившиеся о воспитании принцев.  У них, конечно, не было такой прекрасной стали, но были большие железные мечи почти такие, же, как эта сабля Марлоу, которая казалась в его руках обычным стилетом.

Его детство представлялось ему теперь нереальной и волшебной страной.  Как христианский рай, о котором он так много слышал. Когда-то у него были свои рабы и слуги, и он никому не подчинялся, кроме своего отца.  Но это было давным-давно и в другой жизни. После стольких лет, всей ненависти и гнева, агонии и ужаса, у него остались лишь обрывки воспоминаний о Гвинейском побережье.

Побережье Гвинеи. Его теперь называли именем белого человека и он больше не вспоминал имя Кабу Малинке, как его звали в своем племени.

Он бросился на воображаемого врага, и подумал об отце, как думал о нем каждый день с тех пор, как налетчики Биджаго устроили засаду на их охотничий отряд, ворвавшись в лагерь на рассвете с мечами, копьями и мушкетами, которые белые люди подарили им именно для того, чтобы добыть рабов.

Его отец сражался, как разъяренный бык, убивая всех подряд, всех, кто нападал на него, бросаясь на захватчиков, чтобы спасти свой народ. Не было человека, который был бы сильнее и свирепее, чем его отец, даже среди этих убийц- островитян Биджаго, не было человека, который мог сравниться бы с ним.  Но его отец не мог сравниться с мушкетной пулей.

«Скажи мне, Джеймс, ты умеешь драться?» - спросил его Марлоу. - «Да. Рядом с отцом в то утро он убил пятерых, а может быть и больше».

Но работорговцы не убивали ценных молодых людей пятнадцати лет. Они дождались своего шанса и ударили его сбоку по голове. А когда он очнулся, то оказался в цепях, и с тех пор эти цепи преследовали его.

Не было ни дня с тех пор, чтобы Джеймс не пожалел, что его не убили рядом с отцом.

Он поднял ножны и вложил в них саблю обратно. Оружие было слишком тяжелым, чтобы носить его на обычном ремне. Вместо этого ножны были прикреплены к ушку на плечевом ремне из желтой кожи, который Марлоу надевал через правое плечо. Слева шел еще один ремень с петлями для крепления пистолетов.

Джеймс видел его пару раз с этим оружием только в тех редких случаях, когда соседи просили его помочь выследить беглецов. Чем бы ни занимался Марлоу когда-то, командуя капером, где, возможно, он использовал эту тяжелую саблю, но с тех пор больше он ее не доставал.

Джеймс положил большую саблю на кровать рядом с другими вещами и пробежался глазами по всем вещам, чтобы убедиться, что все в порядке. Затем он прикинул, что возьмет для себя.