Шрифт:
Закладка:
Только благодаря шлагбауму, который, как палец, указывал дорогу, Третий Старшебрат нашел пост номер 7787 и не заблудился.
Дворец Мира трепало и полоскало на ветру. Полотнище тут и там задиралось, хлопая, как хлыст.
Часовой был поглощен затягиванием веревок и не сразу заметил Третьего Старшебрата. Увидев его, он, казалось, на миг заколебался, не в силах выбрать между своими обязанностями и нештатной ситуацией.
– Какой дар ты?.. – прокричал он было против ветра, но передумал и указал на веревки – их требовалось срочно закрепить.
Вместе они принялись со всей мочи тянуть и дергать, но ветер набирал силу, и им оставалось лишь укрыться во Дворце Мира.
Внутри стояла кромешная тьма.
Снаружи ветер продолжал тоскливо реветь и свистеть. Видимо, закрепить полотнище до конца не удалось: в палатку ощутимо задувало, то и дело что-то падало, и Третьему Старшебрату даже послышалось какое-то кудахтанье, хотя, возможно, и это тоже был ветер.
Зажечь лампу Часовому удалось только с пятой попытки.
По палатке разлился свет.
Третий Старшебрат огляделся.
Пыльные графины, груды ковров до потолка, беспорядочно поваленные кресла из черного дерева, шелковые кафтаны, буфет с хрустальными бокалами, шаткая башня книг, инкрустированных драгоценными камнями, штуки три тачки с меховыми шкурами всех видов и размеров, хлопающие на сквозняке карты неведомых стран… Даже небольшая, лежащая на боку гондола с изящной деревянной фигурой русалки на носу.
Часовой с саблей в руках уселся на одну из тачек. Страусиное перо у него на шлеме сломалось. Он съеживался при каждом порыве ветра.
– Этого хватит, чтобы заплатить за Мир раз десять, – заметил Третий Старшебрат.
Часовой застыл, будто только сейчас понял, что в палатке находится кто-то еще.
– Боюсь, мне придется отрубить тебе голову, – сказал он. – Содержимое Дворца Мира строго засекречено.
На палатку набросился новый порыв ветра. Самый высокий шест, поддерживающий потолок, на миг поднялся в воздух и грохнулся на землю так, что она содрогнулась. Что-то жутко заскрипело. Часовой с воплем упал ничком и заполз под тачку. «Вряд ли он скоро оттуда вылезет, – подумал Третий Старшебрат, – не говоря уж о том, чтобы отрубить мне голову».
– Рассказать историю? – предложил он.
Часовой помотал было головой, но тут ветер с такой яростью вогнал во Дворец Мира гору песка и щебня, что опрокинул буфет с графинами, и леденящий душу звон на миг даже заглушил вой ветра.
– Да! – закричал Часовой. – Во имя мира на земле, да!
Песчаная невеста
I
И песок рыдал, и рычал, и свистал, взмывал в небо и низвергался наземь, выворачивал все наизнанку и задом наперед, разом визжал и шептал. Заполнял собой все углы, все дыры. Выколачивал из людей рассудок, сдирал кожу и навеки вышибал дыхание. Песок рыдал, и рычал, и свистал, уносил с собой мужчин и женщин, скотину и скарб, и пожирал все.
II
Альфиз жил с отцом на краю пустыни. Лачужка их была не бог весть что, но, как говаривал его отец: «Положи на стены крышу, и они станут домом. И всякому, кто хочет погреться у домашнего очага, здесь будут рады».
Наведывался к ним только ветер. Порой он ленился и лишь слегка шевелил бусы дверной занавески. Чаще забавлялся и буянил. Нет-нет да и опрокидывал стул или стол. Иной раз ветер свирепел и терзал лачугу, лупил в окно песком, а бывало, сдувал крышу или даже срывал домишко с места. Раздирал его на части и градом обрушивал наземь, а Альфиз с отцом собирали все заново.
Отец учил Альфиза:
– Гневаться на ветер – все равно что гневаться на судьбу. Толку в этом мало.
Ему ли не знать!
Восемнадцатилетним юношей отец Альфиза пришел в эти края с другого конца пустыни. В первой попавшейся деревушке влюбился в первую попавшуюся девушку. Здешний обычай предписывал женщинам носить длинные черные одежды с подолом, подвернутым по меньшей мере сантиметров на двадцать и наполненным песком, чтобы юбки не задирались и не кружили мужчинам головы, но мама Альфиза предпочитала оранжево-красные одеяния, которые пламенем плясали вокруг нее. И нередко открывали взору ее лодыжки.
«Стыд и срам!» – возмущались в деревне. Эту своенравную девушку уже не раз распекали на деревенском сходе, но ничего не помогало. Быть может, потому, что она жила одна как перст: в пятнадцать лет потеряла родителей, а братьев и сестер у нее не было.
Узнав, что для нее нашелся жених, все втайне вздохнули с облегчением, хотя никто бы в этом не признался. Деревня годами кормила девушку – сирота же. Поэтому, как только в эти места заехал странствующий священник, ее выдали замуж, вот и вся недолга.
– Но на что мы будем жить? – спросил отец Альфиза свою возлюбленную, когда они наконец вылезли из постели и вновь обрели рассудок.
– Тебе что, песок глаза залепил? – удивилась она.
Деревня находилась у родника, единственного на десятки километров вокруг. Что может быть проще, чем воспользоваться дарами источника и пустыни?
– Тебе понадобятся всего три вещи, – сказала жена своему новоиспеченному мужу, – глина, вода и тепло. А этого добра здесь в избытке, и оно не стоит ни гроша.
Не прошло и года, как она подарила гончару сына и назвала его Альфизом, что на местном языке означает «серебро».
Позже, когда трагедия уже случилась, отец Альфиза сказал:
– Счастье – оно как ребенок. Дальше трех считать не умеет.
Через неделю после рождения мальчика его мать пошла к роднику за водой. Поднялась буря, и отец Альфиза только и успел разглядеть, как вихрь несет его жену высоко над дюнами, а ее пламенные одеяния трепещут позади, словно хвост кометы.
III
Маленький Альфиз вырос и стал юношей. Он унаследовал ослепительную красоту матери и учтивость отца, и в деревне, полной неотесанных, безобразных мужчин, это не осталось незамеченным.
Все чаще спускались к лачуге Альфиза по обсаженной пальмами песчаной дороге девочки, девушки и женщины с кувшинами на головах. Порой и по четыре раза на дню. Мясник заметил, что его жена то и дело заказывает Альфизу кувшины. Ведь юноша стал гончаром, как отец.
– Дело в ветре, – объясняла
